Юрий Петухов - Измена, или Ты у меня одна

— Так, значит, это мне одному все приснилось?! — почти выкрикнул он. — Ну, лады!

Он вылетел из курилки под дождь и быстро зашагал к казарме — сгорбленный, с засунутыми в карманы брюк обеими руками, не разбирая дороги и шлепая прямо по лужам.

— Переборщили, — не выдержал Слепнев и бросился вдрогонку.

— Ничего, в самый раз, — зло произнес Сергей, не глядя ни на кого. — Впредь наука.

Хлебников стоял с опущенными руками, на лице его застыла смущенная улыбка.

Дождь лил не переставая, и пузыри на лужах были похожи на ожившие лунные кратеры.

— Нехорошо получилось, — вяло произнес Славка.

— Да хватит уже о нем! — вырвалось у Сергея помимо воли. — А тебе, Леха, — добавил он, обращаясь к Суркову, надо было дать свой кулачище понюхать в первый же день.

— Да ладно, — промямлил Сурков. — Я пойду, через десять минут построение, почиститься надо.

Сергей только рукой махнул.

Когда Леха вышел, он подсел к Хлебникову поближе:

— Славик, тут такое дело, понимаешь…

— Ну так давай выкладывай!

Сергея насторожила эта поспешность.

— Ничего, потом как-нибудь.

— Потом так потом.

Сергей нахмурился, вздохнул тяжело. Но показывать настроение не следовало.

— Так скажи, откуда набрался всего этого? — увел он разговор в сторону, желая узнать то, что не удалось выведать Черецкому. — Я что-то в учебниках этого не встречал.

Славка ответил сразу, будто ждал вопроса.

— Да какие там учебники, шутишь! Из книг посерьезнее. Знаешь, каждый по-своему с ума сходит: один марки собирает, другой без рыбалки сохнет, а для меня история это все! После армии в университет поступать буду.

— Ясно. Значит, до призыва не прошел. Поступишь еще. А вообще вся эта история нам до фени, все равно не упомнишь ничего. Тут своими историями по горло сыт, не знаешь, как из них выпутаться.

— Свои — они всегда при нас, дело житейское. — Славка помолчал немного. — Знаешь ведь, как бывает: растет дерево, долго растет, корни запустив в землю, впитывая соки. Ствол могучий, крепкий, вверх рвется. И никто не видит этого дерева, мимо проходят. А тут возьми да распустись на нем цветочек, яркий такой, малюсенький, — глядь, и толпа вокруг: ах, как мило! ах, как красиво! А про само дерево-то и забыли, не видят его…

— Да-а, красиво, но туманно.

— А ты не спеши. Цветочки это мы, вернее, нам так кажется, будто мы цветочки — венец творения, усек?

— Ну, положим, — Сергей натянуто улыбнулся.

— И все-то нас любят, восхищаются нами. А мы и рады, думаем, так оно и есть. Но посуди сам, что мы без ствола-то и без корней?

— Ты палку не перегибай, как это без корней! — Сергей даже обиделся. Брови сдвинулись к переносице, образуя над ней вертикальную складку. — А вообще-то ты прав, наверное.

— К сожалению, — вздохнул Хлебников. И добавил неожиданно и твердо: — Давай-ка свою историю выкладывай, чегожмешься!

Сергей молча протянул Любино письмо. Но Славка не успел его развернуть — со стороны казарм раздался сигнал к построению.

Не было у Славки особого опыта в любовных делах. Но одно он почитал за большую удачу. То, что узнал об измене единственной близкой ему за месяц до призыва! Доведись этому случиться здесь, в казарменных стенах, наложил бы на себя руки. А там, на гражданке, пронесло какого, да и друзья отвлекли.

С Галочкой он ходил с девятого класса. Больше года ходили. Ну, а потом и вовсе сошлись. Ее отец даже, поймав какого Славку во дворе, набил ему морду — тот и сопротивляться толком не мог, как сопротивляться будущему тестю. А ведь Славка верил: будет ее отец тестем ему, будет, а как. же?! Бил тестюшка не жалеючи, с оттяжкой. Бил да приговаривал: "Вот тебе, донжуан хренов!" Да и еще коечто покруче!

Но Славка вывернулся и сам огрел будущего, как ему казалось, но несостоявшегося в действительности родственничка. Хорошо огрел, от души! Уж слишком тот его допек. На том и разошлись.

Галочка, когда он ей рассказывал про этот случай, хохотала во все горло, до слез из глаз. Была она вообще смешливой. Невысокая, рыженькая, с зелененькими кошачьими глазками, вся какая-то живая, бурлящая, кипящая. Но на Славку смотрела еще с девятого класса как на существо высшее, уважала. Может, тем и взяла? Чего гадать!

И всего-то несколько недель у них длилось счастье тихое, скрытное, не каждодневное. Но Славка чувствовал: влип, накрепко влип. И сам понимал: не красавица, так себе, да и характером не подарок. Но сердцу и впрямь, наверное, не прикажешь. Так бы и ушел счастливым на службу.

Но в тот денек, слякотный и поганый, решил заглянуть к приятелю Костику. Заглянул.

— Чего тебе? — спросил Костик из-за двери.

— Отворяй, потом разберемся!

— Не могу, — заявил Костик басом. — Говори, зачем пришел?

Славка вытащил прихваченную бутылочку «Агдама», постучал ею в дверь.

— Слыхал? Булькает!

И Костика сгубила жадность. Он открыл.

— Ты чего это в трусах гостя встречаешь? — поинтересовался Славка.

— Да ладно, не барин. Пошли на кухню!

Они пришли через коридор, сели за стол. Костик сам открыл посудину, разлил. Выпили сразу по полному стакану. Поболтали о том о сем. Потом еще по чутку добавили. Потом Костик пошел в уборную. "На миг!" — предупредил он.

Но этого мига хватило. Славка, ничего не подозревая, прошел в комнату, приоткрыл дверь — они с Костиком не церемонились, были друзьями с первого денька учебного, с самого первого класса.

Он чуть не упал, настолько это было неожиданно — на стуле посреди комнаты, обклеенной фотографиями знаменитых боксеров и культуристов, сидела совершенно голая Галочка с бигудями в волосах и только-только начинала натягивать на свои крошечные ступни темно-синие колготочки — до щиколоток не успела натянуть, обомлела, откинулась назад и вдруг прикрыла ладонью лицо.

— В глаз захотел? — раздалось из-за спины.

Там стоял Костик и тяжело дышал. В руке у него была бутылка.

Славка ничего не сказал. Он просто вышел. В тот вечер он впервые в жизни попал в вытрезвитель. Правда, друзья от него не отходили, до самого призыва.

А ведь оттаял! Словно вообще ничего не было. Вычеркнул из памяти, забыл. Ну чем он мог помочь Сереге с таким опытом? И кто тому вообще мог помочь?!

Черецкий дня три подряд ходил нахохлившись, не вступал в разговоры. На вопросы отвечал односложно, с таким видом, будто все ему предельно надоели. После отбоя, забравшись на верхнюю койку двухъярусной кровати, он демонстративно отворачивался к стене и накрывался с головой одеялом.

Во сне к нему приходил отец. Приходил таким, каким запомнился с пятилетнего возраста: высоким, уходящим куда-то под небо, — Борькина голова была на уровне отцовских коленей. С тех пор прошло много лет. Мать, пока он рос, постепенно уменьшалась и наконец застыла, едва достигая своим вечным, туго скрученным пучком черных с проседью волос Борькиного подбородка. А вот отец навсегда остался великаном.