Юрий Петухов - Измена, или Ты у меня одна

Сеча была лютой. Она не принесла победы ни одной из сторон. Но не напрасными были жертвы, армия базилевса обессилела и не могла уже решиться на штурм Доростола. То, что должно было случиться, случилось-началась длительная осада, противостояние силы, воли и выдержки.

После битвы ромеи отхлынули далеко назад, на холмы, и стали укреплять свой лагерь. На второй день хоронили убитых — и одни, и другие. Столкновений не было.

Всех восьмерых из своей десятки Радомысл отыскал сам. Сам и отнес их к погребальному костру — последнему пристанищу храбрых воинов на этом свете. Но поминки были недолгими.

На третий день снова вышли в поле. Лишь две трети русичей смогли встать в строй — так убавилось войско после первой битвы под Доростолом. И снова лилась кровь, снова железо ударялось о железо и тучи стрел застилали свет. Но и эта сеча не дала ответа — кто кого.

А Вех пролежал те дни без сознания. Пришел в себя лишь к концу третьего дня, когда стало ясно, что ни одна сторона не желает уступать другой, что начавшаяся осада будет суровой и немилосердной. Раненых на площади утроилось. Но здесь лежали лишь те, кто мог кое-как обойтись без постоянной помощи, самых тяжелых горожане разобрали по домам.

— Слушай, Радомысл, ты веришь, что мы вернемся отсюда? — спросил Вех, приподнимаясь на локте.

Радомысл долго молчал, потом сказал:

— Кто думает о возвращениях, тому, наверное, не надо было уходить из дому. Но скажу прямо, не верю!

Больше они не говорили.

Когда появился Святослав, над площадью пронесся радостный гул. Со стен вторили дозорные и боевая стража. Болгары высыпали из домов на площади и улочки, прилегающие к ней.

Князь шел бодро, откинув красное корзно за плечи. Сумрачность покинула его, усы раздвигала широкая улыбка, ободряющая и приветливая. Дойдя до центра площади, он остановился, поднял руку. Шум стих.

— Братья! — выкрикнул он. — Мы не разбили ромеев.

Они оказались достойным противником. Но победа наша! Его слова потонули в гуле одобрения. — Мы выстояли, и Дунай по-прежнему за нашей спиной. Теперь все в воле нашей — устоим ли до прихода подмоги? Устоим! Вы сами доказали свою стойкость!

Вех и сам знал, что из далекой русской земли должна была прибыть подмога — свежие рати. Но откуда ему было знать, что там у самих дела неважные, — печенеги, пользуясь отсутствием князя, стягивали в полянскую землю свои орды. Вновь там горели села и посады, вновь стоял плач над Русью.

Через еще два дня он начал ходить, поначалу опираясь на плечо Радомысла, а потом и сам. Смог даже забраться наверх, на стену.

С высоты было видно, как ромеи укрепляют свой лагерь. Одни огораживали его высоким частоколом, другие рыли рвы. Цимисхий опасался нападения русичей. Надежды спихнуть их в воды Дуная растаяли, как дым походного костра тает в черной пустоте ночного неба.

Повелитель могущественнейшей империи был бессилен перед небольшим войском "северных варваров".

А на пятый день после битвы воды Дуная, отделявшие осажденных от свободной, неподвластной Царьграду земли, почернели от ромейских галер — кольцо замкнулось. К византийцам начинали прибывать все новые и новые силы свежие, хорошо вооруженные.

— Надо опередить их, — говорил Радомысл, — выйти и еще разок помериться, чую, не выдержат, прорвемся!

Но Святослав решил с выборными иначе, стал думать об укреплении городка. Все, кто был свободен от несения сторожевой службы у ворот и на стенах, вышли за пределы крепости. Даже раненые и увечные, едва стоявшие на ногах, и те шли, чтобы хоть немного, но помочь делом.

Доростол стал опоясываться рвом.

Но не спали и ромеи. Их конные отряды всегда появлялись внезапно. Правда, близко подходить они не решались, но издалека железные наконечники стрел разили работавших. Лучники со стен прикрывали своих. И все же многие жизни оборвались в первый же день осадных работ.

Копали по ночам, когда опасность была меньше.

— Мы, брат, из воев превращаемся в заправских землекопов, — сказал как-то Радомысл Веху. — Вот похватают нас без мечей-то, голыми руками, мы и сгодимся у них на рудниках!

— Живыми не возьмут, — буркнул Вех. У него постоянно ныла нога, и потому он был не склонен к шуткам. К тому же, когда напряжение спало, стала чаще вспоминаться ему Любава, оставленная в Киеве. Все чаще он стал коситься на Радомысла.

Даже мысль шальная мелькнула: вот ведь, восемь наших полегло, а он на самом острие был, и хоть бы что! Но Вех тут же прогнал эту подленькую, змеей закравшуюся мыслишку.

Отряды болгар и русичей совершали отчаянные вылазки в стан врага, наносили ему немалый урон. Но войско империи было гидрою с множеством голов.

Те же отряды собирали по округе продовольствие. И иногда вдали от укреплений происходили жесточайшие стычки, не все из отправившихся в рейд возвращались назад. Не всегда приходили они с обозами, гоня перед собой скот. Цимисхий отдал приказ о перекрытии всех дорог, ведущих в крепость. И это был самый простой путь для него — уморить осажденных голодной смертью или, по крайней мере, обессилить их. Победить в открытом бою — непросто.

Смерть подступала со всех сторон. И ее не моли сдержать ни высокие зубчатые стены, ни глубокий ров Святослава.

К семидесятому дню стало окончательно ясно, что помощи не будет, что рассчитывать надо только на себя. Зарубок на древках копий становилось все больше и больше, защитников крепости с каждым днем оставалось все меньше.

Из лагеря ромеев доносились торжествующие крики, гром барабанов, вой множества труб. Враг заранее радовался близкой победе. И все чаще под стенами крепости на безопасном расстоянии гарцевали на своих конях ромейские военачальники или их послы, выкрикивая предложения сдаваться. В ответ летели стрелы.

— Они нас возьмут голыми руками. — Радомысл был хмур, борода его всклокочена, глаза злы. — Еще неделя, другая — и нас побрасают в галеры и повезут на нубийские рудники. Или просто передушат как цыплят. Где же подмога?!

Вех сочинял письмо Любаве. Но с кем его передать?

Кто отсюда выберется?!

Несколько раз ромеи пытались придвинуть к стенам крепости высоченные осадные башни и с них забрасывать город огромными камнями, горшками с горючей смесью, стрелами. И каждый раз, не дав им подойти ближе, на достаточное расстояние, отряды смельчаков стремительно вырывались на конях за ворота и ввязывались в бой. Кончалось тем, что от башен оставались одни головешки.

Поначалу рана не давала возможности Веху участвовать в вылазках. Но потом и ему пришлось вновь и вновь сталкиваться лицом к лицу с ромейскими храбрецами. Тогда он убедился, что враг дело свое знает. К тому же враг этот был сыт, здоров, имел возможность хорошенько выспаться, передохнуть. Ромеи не знали ни голода, ни болезней. А в крепости свирепствовал мор. Едва ли половина из тех, кого привел сюда Святослав, уцелела и могла стоять на ногах, сжимать рукоять меча.