Олег Хафизов - Феликс

У нас их просто не было.

Напрашивалось сравнение с убийством Влада Листьева, "за правду".

Правда Феликса, во всяком случае, должна была стоить гораздо меньше.

Он вместе с умирающим от туберкулеза братом, отцом и матерью жил (то есть, иногда ночевал) в двухкомнатной квартирке, а на работу приезжал на такой машине, от которой при каждом неосторожном прикосновении что-нибудь отрывалось: то ручка двери, то рычажок руля. У меня, как у каждого из здесь присутствующих, была своя версия убийства Феликса, но она не имела ничего общего ни с политикой, ни с финансами. Ни даже с бандитизмом, к которому Феликс был косвенно причастен через брата и его друзей.

А версий с каждой рюмкой становилось больше. Доктор выразил предположение, что отёк на затылке Феликса мог возникнуть только от одной причины: сильного удара милицейской палкой. Уж он-то видел подобные травмы не раз.

Можно ли было лучшим образом возбудить поддатую газетную братию?

Как они тут разгалделись! Как сразу все подозрения становились на свои места! Конечно же, его забили до смерти в ментовке, а потом выбросили голым на улицу, чтобы списать как неопознанный труп. Вот почему милиция так долго не предпринимает никаких действий, вот почему они даже не удосужились расспросить продавцов близлежащих палаток и окрестную шпану, вот почему они скрывают от нас информацию и собираются прикрыть дело!

– Братцы! – кипятилась Ольга Недоимщикова, страстная христианка с темпераментом цепной комсомолки. – Я предлагаю всем, сколько нас здесь есть, провести собственное расследование! Мы сами найдем убийц, кто они ни есть: менты – не менты – и свершим правосудие!

Давайте мы все здесь сейчас поклянемся памятью Феликса!

Кто-то поклялся. Становилось всё веселее. "А что, – подумал я, – такая и собственного отца разоблачит".

Сразу после путча Ольге удалось выследить и сдать органам вождя российских крайних большевиков, который прятался на сеновале в одной из окрестных деревень. Она ездила на задержание и с омерзением описывала в репортаже трусливого мерзавца в дорогой импортной куртке, облепленного сеном, которого за шкирку извлекли из сарая… бравые милиционеры.

Очень скоро этот тип был отпущен и вовсю митинговал на московских площадях. Я видел его по телевизору. Что и говорить: типчик неприятный, но сразу видно – не из трусливых.

И уже на посошок Ольге пришла в голову ещё одна счастливая мысль: учредить ежегодную журналистскую премию имени Феликса за самый честный и бескомпромиссный материал.

Сказано – сделано. Решили учредить. Тем более что Феликс последнее время бескомпромиссно писал заказные статейки под рубрикой

"Ну и дураки мы все!"

В определенном смысле смерть Феликса спасла мне жизнь. Я не успел как следует привыкнуть к наркотикам, не знал притонов, не умел сам варить зелье и колоться. Оставшиеся после Феликса соблазнители быстро перемерли, и я отвык. Но ещё не один год Феликс являлся ко мне во сне со шприцем. Я накачивал вену, он втыкал иглу, делал контроль и начинал вводить. Всё было по-настоящему, сердце заходилось от волнения. А в тот момент, когда должен был начаться приход, я просыпался. Этот сон знаком каждому, кто пробовал наркотики. Он равносилен эротическому сну, в котором совокупляешься с женщиной и просыпаешься вместо оргазма. Феликс рассказывал, что после таких снов он плакал. (Наяву не плакал никогда.)

Однажды, ещё до истечения сорока дней, Феликс привиделся мне столь явно, что я не мог признать это сном. Я до сих пор считаю, что общался с ним по-настоящему.

Феликс был в темно-синем двуборном костюме в черную полоску, точно таком же, как у меня. (Мне кажется, что у него было два одинаковых костюма, один из которых я купил. Либо наоборот, у меня оказалось почему-то два одинаковых костюма, и я по дешевке продал ему тот, что поменьше.)

Феликс молча повёл меня в подъезд, и мы поднялись на верхнюю площадку, где расположен чердачный люк и нет квартир.

Он держался загадочно и строго. Я хотел с ним заговорить, но отчего-то не смел, словно это могло его спугнуть, – а мне так не хотелось, чтобы он исчез!

Мы долго стояли в этом тесном закутке, и я всеми силами пытался проникнуть в образ друга, удержать его. Таким значительным, серьезным и грустным я не видел Феликса никогда. Очевидно, он знал что-то неведомое, мне недоступное. Наконец он вымолвил с тоской:

– Растратил я свою жизнь. Зря.

Больше он ничего не сказал. Проснувшись, я мог поклясться, что слышал эти слова наяву.

Ещё до знакомства я слышал имя Феликса в связи со своим знакомым

Стасовым: Феликс и Стасов. Оба имени упоминались неразрывно в описаниях редакционных дебошей и пьянок и вызывали у меня раздражение: уж больно популярны. Однажды Стасов был в гостях у общей знакомой, нашёл на столу рукопись моего романа, открыл наугад и стал не по делу критиковать, что не прибавило симпатии. Газетчики казались мне самоуверенными верхоглядами.

Позднее мы с Танькой (так звали мою знакомую) зашли забрать пластинку у некоего Шведова, тусовщика, хиппаря, рок-барда и, конечно, наркомана. Нам с Танькой было негде приткнуться, она окончательно не разошлась с мужем, я – с женой, и мы бродили по всему городу в поисках пристанища. Такие бездомные парочки не вызывают восторга у владельцев собственного жилья. Если приходишь к другу, ему надо привести девицу или поделиться своей, если к подруге

– она завидует и мешает.

Шведову было всё равно, но он ждал гостей, и мы в любом случае не успевали. Он угощал нас чаем и, перебирая запасы маковой соломы, рассказывал о своих приключениях, не очень похожих на правду. Он якобы побил милиционера, его посадили в участок и завели уголовное дело, но отпустили благодаря заступничеству местных журналистов.

Синезеров, поэт-шестидесятник, которого я знал как пропойцу и шута, собрал петицию в поддержку Шведова с подписями всех главных редакторов города, принес в милицию и заявил, что к Шведову нельзя относиться как к обыкновенному хулигану, поскольку он поэт, личность впечатлительная и неуравновешенная. (Представляю, что ответили бы в милиции на самом деле!) И Шведова отпустили на поруки, не закрыв дела.

Недавно ему пришла повестка в суд, с которого, скорее всего, его увезут в тюрьму. Шведов на суд не явился. Менты приезжали за ним несколько раз, но дома не застали. Теперь он собирается сбежать к бабушке в деревню и скрываться там. Он открывает дверь только на условный стук. И теперь с условным стуком к нему должны прийти друзья, чтобы колоться джэффом.

– Пробовал джэфф?

Нет, я не пробовал джэфф. И вообще, я пробовал наркотики давно, сразу после школы, когда на них пошла первая мода. Это были кое-какие таблетки, от которых я потерял сознание, трава, в которой я ничего не разобрал, и морфий, оставшийся у моего приятеля после смерти бабушки.