Владимир Царицын - Братья не по крови

– Ба! Олег! Приехал, не соврал!

– А когда я врал? – весело сказал отец, и друзья крепко обня-лись.

– Куда? – заорал на меня Хохол и, схватив за воротник куртки, крутанул так, что я в мгновение ока оказался за передним колесом тя-гача.

Одной левой, как говорится, правая рука автоматом занята. И откуда в нем, в Хохле, сила такая? С виду не скажешь. Во мне больше сотни, а в нем от силы килограммов семьдесят пять. Ну, слабаком-то его не назовешь, конечно. Парень здоровый, жилистый, слабака бы в спецотряд не взяли, но Гуинплен выше Хохла на полголовы и в плечах шире. Да что Гуинплен, Рэбэ, и тот кажется крупнее Хохла. Но силы Хохлу не занимать. В спаррингах, которые в лагере проводились, Хо-хол не разу бит не был. Всегда – победитель. Думаю, что и Гуинплена бы свалил, если бы пришлось драться.

Не успел я сообразить ничего, позицию выбрать, а Хохол уже рядом и по вертушке палит. Я тоже к стрельбе приготовился, но куда стрелять-то весь сектор обстрела Хохол окучивает. Думаю, под сцеп надо, и с другой стороны вдарить. Только подумал, а вертушка хвост заносить стала, и по дуге. Словно ее на тросик за нос прицепили к тя-гачу. И строчит пулеметчик, не жалеет патронов. Хохол отстреливает-ся, и Рэбэ с Гуинпленом по вертушке из цеха бить стали.

Я под сцеп нырнул, Хохол за мной. А наш отход ребята из развалин прикрывают. Вдруг слышу – пулемет на вертушке заглох. Патроны что ли кончи-лись? Вообще стрельба прекратилась, только винты свистят.

Выбра-лись мы с Хохлом с другой стороны кабины, обежали ее, смотрим

– падает вертушка! Ура! Чуть было не заорал. А потом сообразил: вер-тушка падает прямехонько на цех, где Рэбэ с Гуинпленом укрылись.

Тут не до ликования. Как рвануло – был цех, и нет цеха! Одна дальняя стена в клубах дыма и пыли виднеется. Постояла минуту и тоже рух-нула. Куча обломков. Хохол стоит белый весь и губами шевелит, как рыба, которую из воды вытащили. Я понял, что он повторяет одно и то же имя:

– Рэбэ! Рэбэ! Рэбэ! Рэбэ…

Как заведенный.

Наверное, они с Рэбэ друзьями были…

А я стоял, как дурак, и не знал – плакать мне или радоваться, что это они, а не я там, в развалинах. Еще совсем недавно, несколько ча-сов назад я горевал по поводу гибели всех, кто остался в лагере.

Го-ревал и ненавидел Рэбэ. Ненавидел за то, что он такой черствый.

Да-же смерти его хотел. А что? И убил бы его тогда. А сейчас? Рэбэ нет, Гуинплена нет. Мы с Хохлом живы! А в душе пусто. Ни горечи, ни ра-дости…

А ведь такое со мной уже было.

Я вспомнил…

Я один стоял в зале прощания. Отец Ларисы приехать на похо-роны не смог, сам лежал в больнице с обширным инфарктом. Ин-фаркт с ним случился после моего звонка в Тверь. А больше никого из родных у нас с женой и не было. Мама Ларисы умерла при родах. Своих родителей я не помнил, мне было три с половиной года, когда они погибли. Друзья?

Да не было у нас с женой общих друзей, у меня были мои собутыльники, а у Ларисы были две подруги, но им я ничего сообщать не стал. Зол я был на них за то, что настраивали они Ларису против меня. Позже я понял, что поступил не по-человечески. Не имел я права не дать им проститься с Ларисой.

Гроб с телом моей жены медленно опускался во чрево кремато-рия под траурные аккорды реквиема. В моей душе была такая же пустота, как сейчас…

…У нас с Ларисой были непростые отношения. Я ее уже почти разлюбил, но какие-то чувства еще теплились, а Лариса меня ненави-дела. Давно ненавидела… Я так тогда думал… За мои загулы, за де-вочек, за частое безденежье. И за то, что у нас не было детей. Это не было моей виной, это было моей бедой. А кого тут обвинить можно? Железную подводную лодку? Министерство Обороны? Или того муда-ка реакторщика, по вине которого произошла авария? Так его уже давно нет в живых. Он свое получил.

Нет, я не импотент. Супружеский долг исполнять мог. И испол-нял.

Мало того, еще и по бабам бегал. Вот только с зачатием ребенка ничего не получалось. Лечился, а то, как же? Только сдается мне, что от этого лечения моя жидкость семенная еще жиже становилась…

Ссорились мы часто. Каждый день, а то и по нескольку раз на дню. Как ни странно, по пустякам. Из-за тюбика зубной пасты, из-за волос, ос-тавленных на расческе, из-за плохо смытого унитаза. А по главной причине – никогда. Развестись надо было, чего тянули? Ведь понима-ли

– нет у нас будущего. Может быть, Лариса другую бы семью заве-ла, может, счастлива была бы. Муж бы другой был, более порядоч-ный, более обеспеченный, непьющий. С хорошими показателями. Де-тей бы от него родила.

Надо было развестись. Дотянули…

Возвращались из санатория, ехали на нашем старом жигуленке. Я за рулем, Лариса рядом. Ссорились как всегда. Ехали и ссорились, теперь уже не вспомню из-за чего. Очередной пустяк. Отдых вдвоем вне дома так ничего и не дал нам. Рассчитывали, вернее Лариса рас-считывала, что перемена обстановки хоть как-то скажется на наших отношениях.

Ничего не изменилось. Ссориться начали с первого дня, отдых не в радость стал, даже до конца срока не дотянули, раньше уехали.

Дождь был. Дорога скользкая, пасмурно, вечером ехали. Ехали и ссорились. Скорость сто с лишним. КАМАЗ навстречу, его 'Мерс' об-гоняет, на мою полосу вылез, сволочь! Может, и не виноват я в

Лари-синой гибели, но в тот миг не о ней подумал, о себе! Фары

'Мерседе-са' увидел и испугался, резко вправо и в столб бетонный…

Ларису до больницы не довезли. Умерла в скорой, не приходя в сознание. А у меня – ни царапины…

– Рэбэ, Рэбэ, Рэбэ, – как заведенный повторял Хохол.

Я встряхнул его за плечи. Он поглядел мне в глаза и замолчал.

– Может, кто жив остался? – сказал я, хотя почти был уверен, что в этой мясорубке никто уцелеть не мог. – Нужно проверить.

Вдруг из клубов дыма вышел кто-то. Гуинплен! Он выплюнул изо рта коричневый комок, смесь пыли и крови, и сказал:

– Пойдем, поможете. Я один не могу эту дуру сдвинуть. Потяже-лее той глыбы, которую нас Японец двигать заставлял, будет. Раза в три.

– Рэбэ? – спросил Хохол, и я обеспокоился, что он снова зацик-лится, но Хохол молчал и с тревогой смотрел на Гуинплена, ожидая его ответа.

– Ага. – Гуинплен кивнул и, вытянув шею, сплюнул себе под ноги коричневым. – Живой… Живучий. Пошли быстрей, что стоите, как в штаны насрали?

Хохол двинулся за Гуинпленом первым.

Рэбэ повезло. Когда рвануло, он упал в какую-то траншею или ванну, хрен ее знает, для чего она тут была предназначена, и на него рухнула плита перекрытия. Получилось что-то, вроде саркофага. Ко-гда мы сдвигали эту плиту, я вспоминал Японца. Не даром мы прове-ли пять недель в лагере.

Рэбэ был весь в крови, но живой.

– Ты, Рэбэ, в рубашке родился, – сказал Гуинплен, вытаскивая его из траншеи под микитки.