Владимир Царицын - Братья не по крови

Устраивает? Вполне. Подписывай! Подписал. А кто бы ни подписал? За такие баб-ки можно и помолчать, можно даже язык себе отрезать, чтобы соблаз-на не было трепаться. То, что я сейчас рассказываю, это ничего не значит, потому, что я и не рассказываю вовсе, а так, сам с собой мыс-ленно разговариваю. Так легче норматив выполнять.

Лось… Как я уже говорил: Лось парень неплохой, но скрытный.

Военную тайну разболтать – это преступление, это нарушение под-писки, трибунал (или даже без него), пуля в затылок и никто не узнает, где могилка твоя. Могилки-то у нас у каждого уже имеются.

Кто там лежит, или пустые они – неизвестно, но могилки с надгробными пли-тами, на которых наши имена вырезаны, имеются. У меня, во всяком случае, есть, мне ее на фотографии показывали перед тем, как сюда отправить. А вот где нас похоронят, когда мы взаправду поумираем, этого никто не знает. Будет ли над могилкой надгробная плита, и какая там будет фамилия начертана?

Лось военную тайну не разболтает. Верняк! Его спрашивают: Лось, ты что больше любишь – котлету или отварное мясо? Молчит, смотрит подозрительно. Спрашивают: ты что – немой? Молча, головой помотает и все. Что греха таить! Подписка подпиской, но мы ведь двадцать четыре часа вместе. Общаться как-то нужно. Мы и общаем-ся. Каждый о себе хоть какую-то информацию выложил, хоть что-то, но сболтнул. Лось – ни хрена! Ничего о нем не знаем – ни как звать, ни сколько лет, ни про боевой опыт. Может быть, еще разговорится? Он только полторы недели в группе. Мы-то все уже по пять, а Рэбэ нас встречал, выходит, он еще раньше здесь.

Рэбэ… Нет, о нем позже. На закуску, так сказать. Если бы мы не в спецотряде были, мы были бы друзьями. Здесь, в спецотряде, дружба не приветствуется. Объяснение простое: а если выбор? А ес-ли нужно кем-то жертвовать? Кем-то одним? Или не одним? Командир отправляет подчиненного на смерть. Знает, что на смерть, но отправ-ляет.

Потому, что задача должна быть выполнена. Любой ценой. От-правлять на смерть человека тяжело. Товарища – совсем тяжело. А друга?

Это Носорог объяснял.

И вообще – после этой учебки нас по разным спецподразделе-ниям распределят. Возможно, друг с другом больше никогда и не встретимся…

Гуинплен… К Гуинплену я отношусь плохо. Откровенно плохо. И не за то, что он сильней меня, а за то, что ему нравится, что он силь-нее меня. Он тащится от того, что сильней. Это видно невооруженным глазом. А может быть, глаз у меня неприязнью зашторен?

Инструктор по силовой подготовке, Японец (никакой он вообще-то не японец, больше на прибалта похож – белый, рослый, глаза, как у вареной ры-бы), Гуинплена всем нам в пример ставит. Ты, говорит,

Хохол, на мя-со налегай, с рыбы ты до Гуинплена никогда не дотянешься. А я, грешным делом, и, правда, мясо недолюбливать стал.

После Чечни. Насмотрелся я на это мясо. Во всех видах – и сырое, и жаренное, и подгорелое. И с душком, и свежак. После того, как вернулся оттуда, мясо совсем есть перестал. Странное дело – там тушенку хряпал, как за растрату, а вернулся – как отрезало. Я кусок в себя, а он наружу. Позже чуть отошел, стал колбасу понемногу потреблять. Колбаса – не совсем мясо, там мяса почти и нет. Потом котлеты… А здесь, на Вос-токе, рыбы – сколько хочешь, и какая хочешь. Ну, я и дорвался. Здесь рыба не такая, как дома. Здесь она наисвежайшая, без заморозки, за которой следует оттаивание и снова заморозка, и так несколько раз. Пока до сковородки доберется – все, что в ней было вкусного, ценного и полезного, все улетучивается.

Камбала здесь и та совершенно дру-гой вкус имеет.

Отвлекся…

Японец в нас силу развивает своим, особым, методом. Спортив-ных снарядов, тренажеров всяких в отряде полно, но мы на них не тренируемся. В свободное время – пожалуйста, если, конечно, силы еще остались. А на плановых занятиях у нас тренажеры другие: стальные пруты, гвозди, железные пластинки разной толщины и дли-ны, бетонные блоки и чугунные чушки, деревянные шпалы и фляги с водой. А порой в качестве тренажера выступает речка Вонючка. По-чему Вонючка? А хрен бы ее знал!

По этой Вонючке мы и сейчас вверх по течению прем, рыбу пуга-ем.

Гуинплен с Лосем впереди.

Железные пруты мы сгибаем и разгибаем, завязываем их в узлы, делаем из них кольца, спирали, вьем пружины. Руками.

Гвозди забиваем в доски без молотка и вытаскиваем их без кле-щей.

Как? Руками, естественно. Вбиваем кулаками, вытаскиваем пальцами.

Железные пластинки сгибаем пальцами. Для каждой пары паль-цев – своя толщина пластинки. Самая толстая пластинка – для боль-шого и указательного, самая тонкая – для большого и мизинца.

По-тренируешься таким макаром, потом гвозди из досок, как из теплого говна вытаскиваешь.

Для чего все остальное – бетонное, чугунное и деревянное – по-нятно. Поднимаем, таскаем, двигаем, в воздух подбрасываем, на дальность бросаем.

Еще есть глыба. Сколько она весит, неизвестно. Много. Больше тонны. Глыба – наше наказание. Если кто япончиские задания плохо выполняет, идет на глыбу. Поднять глыбу нельзя, слишком тяжелая. А вот с места сдвинуть можно. Мы сдвигаем.

Реже других у глыбы Гуинплен потеет. По двум причинам. Пер-вая -

Гуинплен легко выполняет все нормативы Японца. Вторая – Гу-инплен любимчик Японца, и даже если у него случаются срывы или недолеты,

Японец выпучивает свои рыбьи глаза, отводит их в сторону и делает вид, что не заметил. И все же Гуинплену приходиться иногда двигать глыбу. Это происходит тогда, когда находятся сомневающиеся в том, что глыбу можно за раз сдвинуть больше, чем на сантиметр. Это я про новеньких.

В принципе, если объективно, Гуинплен – парень не злой и, что самое главное, не подлый. Особым отношением к нему Японца (да и других инструкторов) не пользуется – пашет наряду со всеми. Многие

Гуинплена уважают, и пример с него берут. Мое отношение к Гуинпле-ну

– это мое отношение, я его никому не навяливаю.

Гуинплен прибыл в отряд вместе со мной, в один день. Дуремар и

Хоббит на следующий день появились, а с Гуинпленом мы вместе на вертолете прилетели. Мне еще в вертолете его усмешка не понрави-лась

– левый уголок губ чуть-чуть вверх приподнят, самую малость, но заметно. А в желтых глазах – иголки. Позже я узнал, что губы кверху

– это у него от ранения. Пуля-дура по скуле мазнула, скользом, но ка-кую-то мышцу зацепила, порвала напрочь. Мышцу потом сшили, а уголок губ после операции вверх подпрыгнул. Шрамик маленький ак-куратный, не приглядываться, так и не заметишь… Ну, губы ладно, а глаза? Желтые, кошачьи? Их колючесть ранением не объяснишь.

Или пуля та разрывная была, а иголочки – это осколки от нее…? И еще у Гуинплена левый глаз дергается, кажется, что подмигивает.

Ранением Гуинплен в Ираке обзавелся. Что он там делал? В Ираке? Это не на-ша война!