Владимир Яременко-Толстой - Девочка с персиками

Надо было искать отель.

Городской туристический офис на вокзале оказался уже на замке, тем не менее, распечатки с адресами отелей и частных комнат торчали на хлипком стенде у широкого окна на привокзальную площадь. Изучив цены и сверив пару адресов по карте, мы решили попробовать счастья в однозвездочном отеле "Willson", находившемся в центре, но предлагавшим комнаты по бросовым ценам.

К нашему изумлению отель "Willson" оказался довольно приличным заведением со всеми удобствами. Все номера были двухместными, но нам за небольшую плату принесли раскладушку, из-за которой сразу же вспыхнул ожесточенный спор между Гадаски и Ивом, ни один из которых не хотел на ней спать. Чтобы покончить с раздором мне пришлось принять соломоново решение и взять раскладушку себе.

Выйдя на следующее утро в город, мы обнаружили в нем большое количество итальянок. Им было недалеко. Они любили ездить в Ниццу на праздники. На галечном пляже у выхода из старого города состоялись первые знакомства. Ив выглядел довольным, деловито разминая в карманах залежалые яйца.

В Ницце кипела жизнь. День было решено посвятить культурной программе. Первым делом сходили в музей Матисса. Затем в музей

Шагала. Затем в музей современного искусства, где было много работ

Ива Кляйна. Было тепло и радостно.

– Когда пойдем в казино? – не унимался Тим.

– Давайте сделаем вылазку в Монако, например, завтра, а там и в казино сходим, – предложил я.

Вечером мы гуляли с тремя итальянскими бабами, которых подцепили на пляже, но затащить их в отель "Willson" нам не удалось. Они были пугливы. Итальянки любят, чтобы их окучивали. Хороши ницшеанские ночи. На Английской набережной прогуливаются прогульщики. На южном небе светят яркие звезды. На уходящую в море полосу аэропорта медленно садятся самолеты, замедляя при посадке свой лет и даже словно останавливаясь в какие-то мгновения в воздухе.

На площади перед оперным театром уже готовились к празднику – устанавливали привезенные откуда-то елки, посыпая их искусственным снегом, и макеты оленей, запряженных санями. Посередине уже стоял огромный блестящий глобус на карусельном механизме. Он будет вертеться, провозглашая наступление Миллениума. На нем были обозначены основные столицы мира.

Дорога на Монте-Карло змеилась вдоль моря. За окном мелькали роскошные виллы и живописные бухты. В Ментоне на границе с Италией мы выпили кофе и сходили в музее Жана Кокто. В Монако можно было пойти вдоль моря по променаде де Корбюзье – семь километров. Однако, лентяй Гадаски идти пешком отказался. Поэтому в княжество поехали на автомобиле.

После красот Лазурного Берега налепленные вплотную на небольшом клочке бетонные многоэтажки оставляли удручающее впечатление. Кроме княжеского дворца с роскошным парком и шикарного казино здесь не было ничего по-настоящему красивого.

– Не надо играть, – бубнил Ив. – Вы все проиграете…

Но, видя наше непокобелимое решение попытать счастья, он уступил.

– Ладно, идите, но я буду ждать вас ровно час. Если через час вас не будет, я уезжаю без вас. Будете добираться до Ниццы как захотите.

Опоздаете на Новый Год! Останетесь в Старом…

Француз не шутил. Он был самодуром и кайфоломом, избалованным извращенным буржуазным воспитанием в богатой еврейской семье. Мы от него зависели. И он этим пользовался. Тонкий садист, он остался читать газеты в просторном лобби казино, непринужденно развалясь в удобном кожаном кресле.

Мы разменяли по тысяче франков. За одним из столов для игры в

Black Jack имелись свободные места. Гадаски сел на первую, а я на последнюю руку. Это была удача. Теперь мы держали стол, имея возможность управлять игрой по-своему. Все шло как по маслу. Уже через десять минут перед каждым из нас лежала приличная куча жетонов. Дилер мешал карты. Шесть колод. Мы обменялись взглядами.

Интуиция подсказывала, что надо валить. Важно уметь вовремя остановиться. Удача движется по кривой – вверх-вниз. Прекращать играть следует на подъеме. В этом заключался главный секрет успеха.

Однако у нас еще оставалось довольно много времени. Соблазн поиграть еще был велик. Уходить было абсурдно. Переглянувшись еще раз, мы остались на боевых позициях. Гадаски спустил первым уже через полчаса. Затем спустил я. Мы все проебали. Покупать новые жетоны не имело смысла – лимит времени вышел.

Поджидавший нас Ив ничего не спросил. По выражению наших лиц и без того все было ясно. В Ниццу мы возвращались побежденными, а он – победителем. По ходу коня остановились закупить алкоголя, решили брать настоящий коньяк три звезды в удобных для питья с горла и распихиванья по карманам симпатичных бутылочках-четвертушках, произведенный в одноименной провинции.

Встречать Миллениум надо было в пьяном безобразии…

Ницца и Ницше. Миллениум в Ницце. Новый вид секса.

Ниццу любил Фридрих Ницше. Немецкий философ любил наезжать сюда осенью или зимой. Здесь он был влюблен в русскую женщину – хозяйку пансиона, в котором он обычно останавливался. В то время в Ницце было много русских. Зимовать в Ницце было тогда модно.

Ницше любил Ниццу. Отвечала ли Ницца ему взаимностью?

Философу это было не важно. Ему было важно лишь то, что взаимностью ему отвечала русская женщина.

Затем они рассорились. Затем расстались…

"Бог умер!" – провозгласил Ницше.

"В Париже живут парижанки -

Они элегантны, как птицы,

А в Ницце живут ницшеанки -

Коварны они, как лисицы…" – вспомнилось мне вслух по ходу приближения Антилопы Гну к месту нашего перехода в третье тысячелетие.

– Хуйня, – придирчиво заметил Гадаски. – Слово "лисицы" здесь не в жилу, просто ни в пизду, ни в Красную Армию, звучит пошло, хотя лисицы, конечно же, коварны, но есть, явно есть, должны быть животные и поковарней лисиц, например, куницы… Тоже в рифму будет…

– Я никогда не видел куниц.

– Что не исключает их коварства…

– Получается вычурно.

– Главное, чтоб не банально.

Зимний день стремительно угасал, словно жизнь поэта. На синем южном небе зажигались далекие звезды. Судьбы русских поэтов трагичны. Их жизни оборваны на полуслове, их песни не допеты, их женщины пошли по рукам. Имеет ли смысл становиться поэтом? Одних убивают враги или завистники, других расстреливают, третьи загибаются в нищете и болезнях. Лишь один Иосиф Бродский достиг славы и денег, но он не успел ими в полной степени насладиться.

Бедняга, женившись на молодой понтоватой бабе, он подверг себя всем сопутствующим подобному акту передрягам. А когда ему стало хуево, она цинично ушла в Нью-йоркскую ночь, не поверив в искренность его сердечного приступа, ведь он так часто имитировал их, эти приступы, чтобы вызвать ее сострадание и сочувствие.