Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

Теперь по утрам с одиннадцати до двенадцати меня массирует бабушка. А в двенадцать уже кто-нибудь приходит фотографироваться. Работаем мы, как проклятые, с утра и до вечера, а иногда и до поздней ночи. Свободного времени не остается совсем. О том, чтобы тайно от Гадаски вырваться к врачу, не может быть и речи. Что делать? Пока пользуюсь презервативом.

Мне кажется, что история с Леночкой и "гардемаринами" – это своеобразная месть Игоря Колбаскина Гадаски, рикошетом зацепившая меня и бумерангом вернувшаяся самому Колбаскину. Все это было одним большим недоразумением. Прошлым летом во время фестиваля в "Манеже" я имел неосторожность сказать в интервью газете "На дне" экспромт о том, что лучшим участником фестиваля решением специально жюри Фондом Достоевского был назван Игорь Колбаскин и что он будет награжден грамотой.

Конечно, я хотел пошутить. Но Игорь Колбаскин отнесся к этому заявлению серьезно и стал требовать грамоту. Фонд Достоевского находился в Лондоне, он был создан некогда русскими эмигрантами для помощи русским художникам за границей, но быстро истощился, тем не менее, продолжая каким-то образом существовать. Мы с Гадаски иногда делали для фонда какую-нибудь работу на добровольных началах, поскольку люди, ним заправлявшие, были нам симпатичны.

Колбаскин, как и большинство художников, был тщеславен и хотел повесить у себя над диваном красивую иностранную грамоту, которой можно будет хвастаться перед женщинами и друзьями. Ему было важно, чтобы его заслуги признали, это понятно.

Я в Лондоне в последние годы почти не бывал, поэтому попросил Тима Гадаски сделать Игорю Колбаскину такую грамоту. И он сделал. Грамота была действительно красивой, с портретом Достоевского, провозгласившего однажды тезис о том, что красота спасет мир, и золотой тисненой печатью. Текст ее на английском языке гласил: "Igor Kolbaskin is the most fucking artist in Saint-Petersburg".

Получив грамоту, Игорь Колбаскин взбеленился и принялся клясться самыми страшными клятвами, что будет теперь Гадаски нещадно мстить.

– Он назвал меня самым ебаным художником Санкт-Петербурга! – возмущался он. – Я это так не оставлю! Он у меня за это поплатится! Он будет горько проклинать тот день, когда родился и когда впервые услышал имя – Игорь Колбаскин!

– Ты не прав, – сказал ему тогда я. – Ведь в английском языке слово "fucking" означает не "ебаный", а "невъебенный", то есть "отличный"! Просто ты не так понял, если бы он имел хотел сказать "ебаный", тогда он написал бы "fucked".

– Нет, я знаю, что он хотел сказать "ебаный"! Он специально назвал меня ебаным художником!

Пытаясь замять конфликт, я перезвонил Гадаски в Лондон и попросил его лично связаться с Игорем Колбаскиным, чтобы того переубедить.

– Ты ведь знаешь, что я не стану этого делать!

– Почему? Что тебе стоит? Просто скажи ему, что это не так, как он думает!

– Бесполезно переубеждать, – обречено заметил Гадаски. – Игорь

Колбаскин сам прекрасно знает себе цену…

День теплый. После серии лютых морозов вдруг наступает долгожданная оттепель. Яркое солнце бьет в окна, и, если не смотреть на заснеженные крыши, может вполне показаться, что мы где-нибудь в Ницце.

Дизайнер Света приходит с рисунками. Целых девять страниц!

Некоторые рисунки даже выполнены в цвете, аккуратно и старательно. Она представляет будущую обстановку квартиры примерно таким образом – на стенах и на полу ковры. В дверь, ведущую в ванную с туалетом, по всей площади вделано огромное зеркало. Место для кухни оборудовано современными приборами и стойкой бара, отделяющей его от жилого пространства. Мебель составляют диван, шкаф, столик и мягкие кресла.

Мы с Гадаски с интересом рассматриваем наброски и высказываем свои критические замечания. Мне нравится идея с зеркалом на двери. Дверь можно поворачивать и смотреться в зеркало практически с любого конца комнаты, если такое же укрепит и на другой ее стороне. А вот стойка бара мне совершенно не нужна. Я сносил стены в кухню, стараясь выиграть больше пространства, и теперь ни в коем случае не собираюсь его убивать. Ковры мне тоже ни к чему, пусть лучше останутся чистые белые стены и паркетный пол из натурального бука.

Света, конечно, молодец. Хорошо подготовилась. Но меня больше интересует другое. Мне не терпится увидеть ее грудь. Я достаю из фирменного коффера фотоаппарат "Nikon" и начинаю заряжать пленку.

– Только трусы я снимать не буду! – осмотрительно предупреждает

Света.

От этих слов мой бедный член вскакивает в трусах как ошпаренный, но вырваться на волю ему не дают плотные оковы брюк. Ткань в области паха резко натягивается и заставляет меня сложиться пополам прямо с фотоаппаратом в руках. В такой неестественной позе я мелкими шажками медленно придвигаюсь к подоконнику, чтобы опереться и перевести дух. Света, занятая беседой с Гадаски, кажется, ничего не замечает.

Господи, что же это такое? За что такое искушение? Как тяжела работа фотографа, как часто приходится себя сдерживать для достижения высоких художественных результатов! Работа всегда стоит у меня на первом месте, а все остальное уже как получится. Как это порой бывает непросто!

Оба мои окна выходят на южную сторону и помещение залито ослепительным солнечным светом. Света раздевается улыбаясь. Тим достает свою камеру. У него тоже "Nikon", как и у меня, только попроще, хотя также с внушительным зумовским объективом-пушкой. Света высвобождает из одежды свою мощную пышную грудь и, придерживая ее двумя руками, отступает к стенке. Мы, словно по команде, дружно взводим затворы фотоаппаратов и начинаем беспощадно расстреливать ее одновременно из двух орудий. "Zoom-in, zoom-out". Фотография как имитация полового акта. Может быть, именно из-за этого женщины имеют подсознательную тягу к фотографированию, сами не до конца понимая ее природу?

Со Светой надо будет работать еще. Она пока еще явно не готова отдаться двум знаменитым фотографам. С ней нужно действовать терпеливо и осторожно. Сначала показать фотографии, похвалить, а затем предложить сниматься еще, только уже без трусов. В таких делах иногда приходится быть дьявольски последовательным и терпеливым. Наверное, я займусь ней уже после отъезда Гадаски.

Зачем же он уезжает? Жизнь в Лондоне не сравнить с жизнью в Санкт-Петербурге. Центр мира, я в этом совершенно уверен, сейчас находится именно здесь. Везде в Европе в настоящее время однообразно и скучно, об Америке я даже не хочу говорить. Москва напрочь лишена духа романтики и гомогенного архитектурного центра с неповторимой атмосферой города. Остается лишь Санкт-Петербург. Здесь есть что-то неуловимо-неповторимое и волшебное. Это город-сказка с его мистической и непредсказуемой иррациональностью, когда-то метко подмеченной и схваченной пером Достоевского и сделавшей его гениальным.