Владимир Яременко-Толстой - Мой-мой

Или отложить Анну Воронову на потом и все же сходить на СКИФ, чтобы не потерять Ольгу, потому что Ольга может мне этого не простить, если я ее так откровенно сегодня брошу. С Ольгой у меня очень хороший секс, она интеллектуалка и умница, она в курсе культурных событий, знает два иностранных языка, и рвать с ней мне не хотелось бы. Чем больше женщин, тем лучше. "Запас жопу не жмет" – философски сказал мне однажды еврей-портной в ателье на Загородном проспекте, отказываясь ушивать слишком широко сшитые мне брюки.

– Анна, у вас есть на сегодня планы? – начинаю я осторожно зондировать почву.

– Нет, у меня нет планов.

– А что вы хотите делать?

– Не знаю.

– Хотите куда-нибудь пойти?

– Можно.

– Хорошо, давайте тогда прогуляемся по Невскому и решим. День сегодня теплый и солнечный.

– Давайте.

В этот момент мне звонит Ольга.

– Дружок мой! – говорит мне она, – я уже вышла с работы и жду тебя в кафе "Жили-были" на углу Невского и Садовой.

– Ладно, – говорю я, не находя сказать ничего более умного.

Когда мы идем с Анной к выходу, нас замечает Рета, которая придумала показывать свои видеофильмы каждый вечер в течение двух недель, чтобы их смогло посмотреть как можно больше народу. Но сегодня зрителей нет, и она разочарованно шастает туда-сюда. "Только еще не хватало, чтобы она набомбила Пие о том, что видела меня с бабой! Ну почему все так сложно?" – думаю я. – "Почему мне сегодня так не везет, а? Как тут поступить? Что делать?"

– После того, как я вам позвонила, я пришла домой и стала чистить орехи, чтобы испечь торт. На следующий день у меня был день рождения, и я пригласила гостей.

– А орехи были грецкие, или лесные?

– Орехи были грецкие.

– Простите, что я перебил, продолжайте, пожалуйста, дальше.

– Когда я чистила орехи, моя двухлетняя дочь…

– У вас есть дочь?

– Да, у меня есть дочь.

– А у вас есть муж?

– Был, но теперь он живет сам по себе.

– Значит, вы чистили орехи, а ваша двухлетняя дочь…

– А моя двухлетняя дочь сунула в рот упавшую на пол скорлупку и подавилась.

– О, Господи!

– Я ничего не могла сделать, она посинела и начала задыхаться.

Вызвали скорую помощь, и ее отвезли в реанимацию. Врачи тоже не могли ничем ей помочь, кроме как разрезать горло. Два дня она была в больнице, а сегодня я забрала ее домой.

– Какой ужас! Она что – теперь одна дома?

– Нет, она с моими родителями.

– Зачем же вы пришли сегодня на встречу? Вы же могли связаться со мною и все отложить? Вам не следовало сюда приходить.

– Но ведь это моя работа. И, потом, была уже договоренность с другими.

– Какую страшную историю вы мне рассказали!

– Не будем об этом. Лучше, расскажите мне о себе – кто вы и что вы?

– Я долго жил за границей, Анна. Учился в Венской Академии

Художеств. А теперь вот вернулся в Санкт-Петербург. Хочу начать здесь новую жизнь.

– А у вас есть здесь ваши картины?

– Есть, хотите посмотреть?

– Да.

Тут я замечаю, что мы дошли до кафе "Жили-были", которое оформила моя знакомая художница Татьяна Николаенко, надоумившая меня два года назад сделать в "Манеже" перформанс с голой бабушкой. Помню, как это было, мы сидели тогда здесь с английской кураторшей Роксаной Пермар, концептуалисткой Людмилой Беловой и распиздяем Энвером. Сейчас здесь сидит Ольга. Решение. Надо принять решение.

– Знаете, Анна, давайте сделаем это в другой раз. Скажите мне телефон, я запомню. Вот вход в метро. Вы где живете?

– За Балтийским вокзалом.

– Я вам позвоню.

И, видя, как грустно мне улыбается Анна, я понимаю, что звонить бесполезно, что я упустил шанс, что ее обидел. Она доверилась мне, ей сейчас очень плохо. Она хотела пойти ко мне, со мной, чтобы я взял ее в сильные мужские руки, бросил на диван или на пол и грубо выебал. Ей это сейчас просто необходимо.

Какая же я сволочь! Смогу ли я когда-нибудь себе это простить? Может быть, никогда. Эта потерянная грустная улыбка, эти подернувшиеся слезами глаза, эта история с ребенком останутся во мне на всю жизнь. Как я буду за это себя ненавидеть. Я опустил женщину. Очень страшно опустил. Раскаяние бесполезно. В таких случаях вступает в силу закон кармы, значит, кто-то скоро опустит меня, какая-то женщина…

Лучше об этом не думать. Вот она, разгадка этого дня! А вот и Ольга, она сидит за столиком на террасе в лучах заходящего весеннего солнца и машет рукой. Я машу ей в ответ.

– Привет! Ты давно ждешь?

От станции метро "Петроградская" к Дворцу Молодежи мы с Ольгой идем пешком. Мы идем по набережной реки Карповки и она рассказывает мне о времени, проведенном ею в Будапеште, как она там училась, и как однажды их повезли в Вену. На два или три дня, я так и не понял точно, насколько. На выходные. Ночевали они прямо в автобусе, а днем ходили по городу. С ними поехала тетенька-экскурсовод, которая провела для них пару экскурсий, но в автобусе она не ночевала, у нее в Вене была учившаяся где-то дочь.

Эти несколько дней Ольга вспоминает, как самые прекрасные в своей жизни. Она была влюблена. В такого же, как и она, студента. Он был американец, и они были счастливы. Они ели итальянское мороженое, валялись на газоне в Хофбурге, занимались сексом в кустах Фольксгартена.

Слушая ее, я думаю о себе, о том, что в Вене я не всегда был счастлив, что люди там подвластны капризам и изменчивы, как и часто меняющаяся предальпийская погода. Что там не принято говорить правду в лицо, но принято сказать ее за глаза, принято делать хитрые подлости и мелко гнилить. Там можно попадать в абсурднейшие ситуации и чувствовать себя героем Кафки, но можно и самому такие ситуации разыгрывать и никому это не покажется странным. Я сам это пробовал, и у меня получалось.

Служа в университете, я опекал от 200 до 250 студентов в семестр, и у меня было прекрасное поле деятельности, на котором я мог проводить любые эксперименты. Социально-экономический факультет, на котором я преподавал, имеет элитарное отделение, на котором, наряду с прочими, учатся дети крупнейших предпринимателей и бизнесменов Австрии. Посещение в Венском университете свободное. Кто хочет, может ходить, а кто не хочет – нет. Преподаватель может вести список учета посещаемости, если ему это нужно. Я же никогда такой список не вел. Занимая скромную должность шефа маленького русского департамента, в котором иногда, кроме меня самого, у меня не было других подчиненных, я мог делать все, что хотел. Я сам составлял и утверждал программы, распределял часы, назначал экзамены, решая, будут они устными или письменными и та далее, и тому подобное.

На занятия студенты записывались по интернету, у каждого из них был свой условный счет в пунктах и свой матрикуляционный номер, которые они могли поставить на тот или иной предмет. Сделано это было для того, чтобы студенты не записывались на все подряд, а выбирали только те занятия, на которые они предполагали ходить. В австрийских университетах, в отличие от российских, практически нет никакой обязаловки. Свой учебный план студент составляет сам, комбинируя согласно собственным интересам.