Владимир Митрофанов - Врачу, исцелись сам!

В последнее время на зоне появился мобильник, и ему давали позвонить. Первый раз он позвонил ей как раз в тот момент, когда она, довольная и усталая, лежала щекой на волосатой груди своего нового мужчины. Даже сразу не смогла среагировать, ответила невпопад, сослалась на то, что спала. Вышла на кухню, растерла лицо.

Разговор вышел скомканный. Мужчина ее проснулся, тоже вышел, увидел ее сидящей за столом с потерянным видом, обнял, спросил: "Кто это звонил?" Сказать ему, что муж из тюрьмы, она не решилась, ответила что-то невнятное.

Впрочем, и сейчас, когда Виктоша спросила Борискова, кто звонил, он тоже ответил невнятно. Виктоше не нравилось, когда кто-то звонит из тюрьмы. Последний раз Димон звонил перед самым Новым годом, поздравлял. Кстати, Нового года Димон опасался, поскольку в прошлом году завис под Рождество на каком-то пересыльном пункте, а выходных в тот год было почти две недели. Кормили очень скудно, кончились сигареты и печенье. Все это время не было ни свиданий, ни прогулок – ничего – о них просто забыли, они сидели в полной тьме: даже света в камере не было: лампочка перегорела, и ее никто не менял. Он за те две недели почти отвык от света.

Микоша ерзала на руках, лизала лицо. Это было сначала ужасно подумать – куда-то переться из дома – казалось, что и со стула-то уже не встать, но пересилил себя и потом очень даже приятно погулял.

Были и знакомые собаки. Микоша хорошо поиграла, побегала.

Тут же гуляла соседка со своим котом на поводке. Этот так называемый элитный персидский кот все лето прятался, где-то бродил, и когда его все же отловили, то оказалось, что за лето он свалялся как валенок, и его пришлось остригать, как овцу, преодолевая его яростное сопротивление. Соседке он тогда распорол руку так, что думали вообще нужно зашивать. Морда у него всегда была очень недовольная.

Но это было еще не самое вредное животное, какое он знал. Самое вредное животное в мире он когда-то знал очень хорошо. Это был

Софьин кот – известная сволочь по кличке Кузя. Этот самый кот Кузя еще котенком проявлял свой исключительно скверный и склочный характер: дрался и царапался совершенно безжалостно. Софье постоянно драл колготки. В зрелом возрасте он ходил по перилам лоджий, гадил на балконах у соседей, воровал еду, запросто мог влезь в приоткрытое окно и навалить уже и в комнате. Борискову он как-то нассал на сиденье в машине, причем так обильно и вонюче, что даже встала актуальная дилемма: то ли постоянно обрабатывать машину дезодорантами, то ли вообще менять сиденье. Несмотря на все ухищрения Борискова, запах, наверно, с полгода стоял ужасный, потом

Борискову отдали сиденье с разбитой машины. Даже когда машину уже поменял, запах этот Борискову чудился еще долго.

На спортивной площадке какие-то ребята лет двадцати громко матерились друг с другом на спортивной площадке. В темноте хорошо было видно, как кто-то звонил по мобильному, светился синий дисплей, ему сходу врезали по морде – он упал, а голубой огонек мобильника взлетел высоко вверх и куда-то упал на газон – в старый снег и там погас.

Борисков опять почувствовал перебои в сердце. Даже вспотел.

Вернувшись, помыл Микоше лапки (Виктоша уже лежала в кровати), еще поел макарон с котлетами, наелся до отвала. Виктоша прямо из кровати грузила по ходу какими-то семейными проблемами, проблемами своей подруги, проблемами на своей работе. Еще и проблемами тестя.

Борисков слушал, смотрел телевизор и ел, ел, ел, пил чай. Когда лег, тут же пошли пузыри из пищевода. Подумал: не надо было столько есть на ночь. Но нет воли. Ворочался, не спалось, пошел на кухню, выпил сначала тридцать капель корвалола, потом подумал: "Коньячку, что ли, шлепнуть?" – и шлепнул. И Наташину таблетку тоже проглотил. Наконец заснул.

Была совершенно бредовая ночь. Приснилась Софья. Проснулся в возбуждении почти счастливый в пять утра и потом долго не мог заснуть.

Как всегда прекрасная Софья даже во сне внесла в его жизнь смуту.

С ней всегда были проблемы. Вспомнил, как они жили с Софьей на даче зимой. Основной проблемой были дрова, потому что стояли довольно сильные морозы, и нужно было топить печку каждый день, причем утром и вечером. Проходило довольно много времени, пока накапливалось хоть какое-то тепло. Борисков направлял электрический рефлектор на раскрытую постель, чтобы хоть как-то ее подсушить и согреть. Потом они забирались в кровать, крепко прижимались, обнимались, любили друг друга, лежали под двумя одеялами в отблесках огня из печки.

Больше никого, кажется, тогда и не было во всем дачном поселке. В выходные они лежали в постели с ночи до вечера следующего дня и любили друг друга – до полного истощения. Казалось, что впереди жизнь будет еще лучше. А лучше уже никогда не было. Но короткий зимний день быстро кончался. Печь остывала. Нужно было возвращаться в город.

Потом пришла весна. Оседали сугробы, в воздухе терпко пахло талой водой. Помнится, когда они шли с Софьей от платформы по дачному поселку к их домику – у Борискова мучительно болело и тянуло в паху

– так он ее хотел. Как-то пошли в рощу за березовым соком. Борискову захотелось заняться любовью тут же в роще, вокруг вроде никого не было, но тут в небе затрещал мотор параплана. Он сделал разворот и низко пронесся над полем, поднимая из борозд только что вскрытой пашни грачиные крики.

Они лежали рядом на чердаке дачи, где под крышей была сделана крохотная уютная комнатка, типа мансарды, стены которой изгибались под углом как крыша. Утром их будили вороны, ходившие по жести на коньке крыши и царапавшие ее своими когтями. Было тихо, никто их не беспокоил. Были будни, на даче никого не было и соседей не было, лишь где-то далеко визжала пила. Никогда больше не было таких спокойных солнечных дней, которые они проводили на озере, в прогулках и в любви ночью. Это был их крохотный мир, их страна, и они были единственными ее жителями. Однако вторжение в их страну вскоре началось. Оно произошло в виде самого худшего варианта -

Алика, бывшего Софьиного бойфренда, заявившегося на своей старой раздолбанной машине с огромным арбузом, цветами и шампанским. Он не дрался, не скандалил, но само его вторжение в их мир, сломало весь распорядок этой спокойной жизни. Они сели на кухне разговаривать

(Софья, умоляющее глядя, попросила Борискова полчасика погулять), пили чай. Потом Алик уехал, оставив арбуз. О чем они говорили – было неизвестно, но настроение было испорчено надолго. Вечером лежали в кровати рядом, не разговаривая. Он видел, что Софья не спала, глаза сверкали в темноте, когда она закрывала веки. Потом робко теплая рука ее коснулась его руки, переползла на живот и начала спускаться ниже. Он вздохнул и обнял ее.