Владимир Митрофанов - Врачу, исцелись сам!

Мише. Она приходила тогда, когда ей вздумается, не очень часто, обычно в будни вечером, крайне редко – в выходные. Кстати, она сама его "заклеила": активно с ним познакомилась, потом в тот же день они пошли к нему и переспали. Обычно, когда она приходила, они сразу ложились в кровать, занимались любовью и только потом ужинали

(почему-то у них никогда не получалось наоборот: ужин – постель).

Так уж повелось изначально. Он как-то разозлился, когда она, как всегда спеша, подводила помадой губы и щебетала: "Ну, я побежала!

Пока, прока, пока! Не скучай! Чмок-чмок-чмок!" – "Да можешь вообще больше не приходить!" – крикнул из постели с раздражением. Она странно посмотрела на него, но все равно снова появилась через неделю, и он все это время ждал ее с нетерпением и раскаивался, что в прошлый раз сказал ей такое. А после очередного секса снова злился и на нее и на себя. Потом она стала приходить все реже, и однажды после долгого перерыва появилась в каком-то необычном настроении, была весела и грустна одновременно, задумчива и непривычно ласкова.

А потом ушла и уже больше не приходила никогда. В конечном итоге

Мишу выбросили буквально как использованный презерватив. Конечно, было тяжело, но Плотникова от депрессии спасла работа плюс шесть тяжелых суточных дежурств в месяц, коньяк, а потом и новая подружка.

И все равно, когда он случайно видел на улице женщину, похожую на бывшую любовницу, его будто в живот сильно било током. Это было довольно-таки неприятно. К тому же найти себе новую женщину было довольно сложно, поскольку подсознательно приходилось всех сравнивать с прежней подругой, ко всему тому выработался некий стереотип общения, который нужно было преодолеть. Новая подружка вроде бы была неплохая, но ни в какое сравнение с прежней любовницей ни по каким параметрам не шла, постоянно ныла. Они постоянно ругались. Самое ужасное, что человека нельзя полюбить по желанию.

Иногда вроде и человек хороший, а все равно нелюбимый. И хочешь его полюбить и не можешь. К этому состоянию нужно было привыкнуть.

Какое-то время Плотников пребывал в полном раздрае, говорил:

– Ну, я не знаю, что и делать: наверное, куплю себе надувную женщину или, если денег не хватит, отдельно только женскую интимную часть.

Вид у него при этом был такой, что не исключалось, что вдруг и действительно купит. У него было неподвижное, мало выражающее эмоции лицо – никогда не поймешь, когда шутит, а когда говорит серьезно.

– Но это же гадко! Это ведь чистый суррогат! – захохотал Борисков, представив себе указанную картину.

– А мы сейчас все живем в мире суррогата. Всё вокруг суррогат – натурального давно ничего уже нет. Вся жизнь сделана суррогатной.

Искусство – это тоже, по сути, суррогат настоящей жизни. Все вокруг

– фальшивое. Женщина делает макияж, красит лицо, увеличивает грудь, иногда врет тебе, что любит тебя, ведь она тоже ненастоящая. Поэтому разница между искусственной и настоящей женщиной очень-приочень относительная. Это тоже все суррогаты. И притом, я себе найти настоящую просто не могу – мне в этом не везет.

Короче, Борискову от таких любовных мыслей стало довольно грустно.

Ведь печальный итог был таков, что любил он в этой жизни до обидного мало. Он, кстати, никогда в жизни не встречался с девственницей, то есть так-то на улице, наверняка, и встречался, не зная об этом, но в интимных отношениях почему-то оказывалось, что до Борискова кто-то там уже побывал. Он всегда был следующим за кем-то и, наверное, еще и не за одним. Однажды в компании в бане по пьянке он почему-то ляпнул про это, на что приятель, у которого женщин было куда как больше – с ранней юности был любитель этого дела – громко похлопал его по мокрой спине, облепленной березовыми листьями: "Не горюй,

Серега, скажу тебе честно: я их тоже не встречал! Ха-ха-ха!"

Какие-то наверно тут изначально были замешаны гиперсексуальные школьные товарищи или другие специалисты, промышляющие этим делом и рыскающие по младшей возрастной группе. Кто-то другой был первым мужчиной и у нынешней жены Борискова Виктоши, и у Софьи, и у Киры, и у Маши и у немногих других случайных женщин, которых Борисков когда-либо знал. У них была своя личная жизнь и без Борискова.

Конечно, он, без всякого сомнения, занимал в их жизни некую нишу, а в жизни жены Виктоши, возможно, и немалую, раз эта женщина согласилась выйти за него замуж, а значит, решила: почему бы не завести с Борисковым ребенка, создать семью. Ведь известно, что высшая степень приязни женщины к мужчине – это желание завести с ним ребенка. Но была ли тут настоящая любовь? Борисков даже сейчас не мог бы на это ответить ни "да" ни "нет". Было так: они какое-то время после, по сути, совершенно случайного знакомства встречались, потом стали спать вместе, затем однажды она сказала Борискову, что беременна, и они поженились. Виктоше тогда было двадцать три, а

Борискову – двадцать шесть. О ее прежней жизни он вообще ничего не знал. Все только в общих чертах, но один период ее жизни – в течение четырех лет после окончания школы – так и остался ему совершенно неизвестным. Было совершенно неясно, где она жила в тот период и с кем. Подруги ее детства и юности, иногда заходившие в гости, никогда и ничего об этом периоде в присутствии Борискова не говорили. И вдруг оказалось, что она до него, Борискова, один раз уже была замужем, но потом развелась и получила новый чистый паспорт. У нее и фамилия девическая, оказывается, была другая. Тоже как-то совершенно случайно это выяснилось; ее школьная подруга на какой-то посиделке вспоминала: "Я тогда вхожу в класс, а там – Вика! Я ей и говорю:

Качалова, ты чего тут делаешь?" Борисков же встретил ее уже под фамилией Беляева. И еще: ему никогда не попадалось никаких фотографий того четырехлетнего периода – вообще ничего. Школьный период в альбоме еще как-то присутствовал, было и несколько ранних студенческих фотографий и далее – словно какой-то провал. Но однажды

Борискову совершенно случайно попалась фотография: Виктоша лежит голая в ванной. Сквозь воду много что видно. Пожалуй, только сразу после интимной близости возможна такая открытость: ни тени испуга или смущения, что ее снимают обнаженной. Судя по улыбке, блеску в глазах, с каким она смотрела в объектив, фотографировала тут явно не подруга. Интересно, если бы было сверхвысокое разрешение, увеличить это отражение в глазах, в зеркале – хотя, впрочем, лицо все равно будет скрыто камерой, но все равно можно было бы увидеть: одет этот человек или нет, мужчина это или женщина (о, святая наивность!).

Фотка, видимо, завалилась в комод, где Борисков ее нашел, совершенно случайно – прилепилась под книги. Он посмотрел на обороте: там не было никаких надписей или отметок. Других фотографий того периода не было совершенно. Разве что несколько еще вспыли – все с подругами, и лишь одна попалась, разрезанная пополам. Кто-то неизвестный с фотографии был безжалостно удален ножницами.