Владимир Фомин - Белая ворона. Повесть моей матери

Когда через год после моего рождения родители мои разошлись, мне вновь повезло, и я очутилась не в каком-то пыльном городе, а в глухой деревне, где не было электричества, дорог, машин и велосипедов, битцевского маньяка и даже понятия о маньяках. Зато было много солнца, закаты в полнеба, изумительные запахи трав и земляники, Волга, речка, впадающая в Волгу, а за речкой на горе – церковь.

Там, по моему детскому воображению, всегда было солнечное лето, и не было зимы, потому что две первые зимы в деревне я не помнила, а потом я приезжала к прабабушке только на лето, поэтому зимы там не видела. Там двери не запирались на замки, детей не заставляли есть, и мы, три деревенские девочки, ежедневно встречали и провожали солнце, гуляя на свободе без присмотра взрослых. Сколько же интересного мы находили на речке, в полях, лугах и в лесу! До еды ли нам было? В сумерки я приходила домой, когда взрослые уже спали, крошила хлеб в миску с молоком, с большим аппетитом уплетая всё это, иногда днём перекусывала кусочком хлеба, морковкой, луком, огурцом с грядки, лесными ягодами или кислым яблоком. От такой диеты я была худой как моль, но жизнерадостной и здоровой, и меня носило ветром, если своё платье я превращала в парус.

В деревне проживала моя прабабушка – Анна Михайловна Смирнова, 1866 года рождения. Она вырастила пять дочерей, и шестую внучку – мою маму, которая осиротела в возрасте одного года. Про мою прабабушку говорили, что она никогда не наказывала и не кричала на своих детей, но её слушались беспрекословно и уважали. Она была неграмотной, регулярно посещала церковь и жила по заповедям Христа: тяжёлым крестьянским трудом добывала хлеб свой, пахала, боронила, делилась с бедными, чем могла, ни с кем не ссорилась и не судилась, а если обижали люди, то говорила: "Прости их. Господи" и "Бог с ними". "Муху не обидит", – говорят про миролюбивого человека. Так Анна Михайловна и буквально мух не обижала. Если в дом залетали мухи, она просила детей словить их и вынести на улицу, а потом спрашивала: "А правда ли, что вы их не раздавили?"

В один год умерли муж, затем и отец, оставив Анну Михайловну с пятью дочерями и престарелой матерью. "На кого оставляешь меня, тятенька?" – спросила она отца. "На Господа", – ответил он и скончался в самый христов день, то есть в Пасху.

Она никогда не ходила в больницу, не пила никаких таблеток, в глубокой старости не жаловалась ни на какие болезни. Почти все зубы были целы, незначительная близорукость не мешала ей вздевать нитку в иголку и шить. Был сохранён слух. Но однажды, когда немного занемогла, она пошла в больницу, и когда в приёмной ей дали градусник, поставила его под грудь и ушла домой без осмотра врача, считая, что ей дали лекарство. Анна Михайловна жила 100 лет, её мать прожила 114 лет.

Ничего не могу сказать о родственниках отца, но по материнской линии народ был крепкий, долгожители: ни у кого не отмечалось диабета, гипертонии, психических заболеваний. Рождались в основном девочки; если когда и рождался мальчик, то умирал в грудном возрасте, а если и вырастал, то был не очень крепким и удачливым. Когда я составляла родословную, то мне её продиктовали по женской линии: кто кого родил, а мужчины не учитывались, как будто они не имели никакого отношения к нашему роду.

В деревне Анну Михайловну уважали. Когда загоняли в колхоз (именно "загоняли" – это слова моих родственников очевидцев), бабушка была уже в возрасте более 60 лет, то есть, нетрудоспособная. Но когда в деревню приехали партийные работники, она на собрании покритиковала власть: "Что толку в ваших колхозах, если у колхозника нет даже гвоздя, чтобы доску к забору прибить?" Грозно прозвучал голос: "Кто это сказал?! Назовите вашу фамилию". Но колхозники бабушку не выдали, и ответили за нее: "У ней нет фамилии, она у нас бесфамильная".

Мне было 20 лет, когда она умерла от внезапного кровоизлияния в мозг, а до этого мы много интересно беседовали о жизни, и в 100 лет она любила слушать песни о любви, вспоминала свою первую любовь, и незадолго до смерти сказала: "Вся жизнь как один день прошла". Так говорят только счастливые люди. Я никогда не слышала, чтобы она жаловалась на трудности жизни. Она жила хорошо при любой власти, она жила с Богом.

Бабушку я не боялась, не слушалась и даже не понимала, зачем нужно её слушаться. Она обещала выпороть меня прутом, но я не понимала, что значит "выпороть прутом". Бабушка бегала с прутом за мной по всей деревне и не могла догнать, а я считала это увлекательной игрой.

Моя мама хорошо усвоила то, чему её учили в педагогическом техникуме, и поэтому она считала, что ребёнок должен спать не сколько ему хочется, а сколько положено в его возрасте, и не когда ему хочется, а в определённые часы, соблюдая режим дня, обязательно в середине дня; кушать ребёнок должен не тогда, когда хочет, а по определённым часам, и кушать не то, что ему хочется и сколько ему хочется, а поглощать точно выверенное наукой определённое количество калорий, белков, жиров, углеводов и витаминов; с ребёнком нужно проводить музыкальные занятия, гимнастику, рисовать, лепить и т. д. По этой причине меня решили увести в город Кинешму, где мама работала воспитателем в детском доме, и определить меня в детский сад. Но у них ничего не вышло: чужие лица, множество бегающих шумных детей, отсутствие бабушки и тёти Марии Васильевны наводило на меня ужас. Я орала изо всех сил, затем крик прекращался, дыхание останавливалось, губы синели, глаза закатывались, я падала на землю. По описанию, возможно, это был приступ спазмофилии от недостатка кальция в организме, а, может быть, и истерический приступ, хотя вряд ли.

Мама пожертвовала своими интересами, и чтобы быть в детском саду со мною рядом, оставила работу в детском доме в городе Кинешма и перевелась в Заволжский район в "медвежий угол" на работу в детский сад, где была вместе со мной, работая воспитателем и заведующей одновременно. Приступов больше не было, но мне было беспросветно тяжело. Я ничего не ела: ненавидела мясо, яйца, сливочное масло, меня тошнило от сладкого, противны были пряники, печенье, кофе, какао, шоколадные конфеты, каша и суп. Мне бы только фруктов, ягод, овощей и хлеба с сырым молоком, да чаю из самовара. Но яблоко давали только на десерт, когда я съем первое, второе и третье блюдо "за маму, за папу, за бабашку, за Сталина" и т.д. В детсаду воспитатели часто говорили детям: "Не выйдешь из-за стола, пока не съешь всё". По рекомендации врача мама поила меня портвейном и кагором, давала противный рыбий жир и витамины. Нужно было спать днём, но я ни разу не уснула, а лишь лежала с закрытыми глазами и тосковала по деревне. В моей жизни наступила беспрерывная зима. Лета в детском саду не было, так как на лето я возвращалась в деревню. Мама очень заботилась обо мне, тепло одевала, чтобы не простудилась, носила на руках в детский сад, чтобы ноги не устали, потом и в школу возила на санках. Но, несмотря на неусыпную заботу, а вернее, благодаря ей, я бесконечно болела простудными заболеваниями.