Ежи Косински - Ступени

Открыв двери, я встал на пороге между светом и тьмой, вслушиваясь и вглядываясь в черное нутро сарая. Ни звука. Войдя внутрь, я почуял запахи сухого сена, глинобитного пола и плесневеющего дерева. Сперва я ничего не смог рассмотреть.

Постепенно мои глаза выхватили из тьмы два маленьких плуга со сломанными лемехами, прислоненные к стене рядом со старой бороной и множеством погнутых вил, покореженных мотыг и граблей с выломанными зубьями. В углу я увидал груду ржавых, прогоревших печных труб и сваленные в кучу железные крючья, лопаты и ломы. Вдоль другой стены стояли ведра, наполненные гвоздями разной длины и толщины, большими металлическими ключами, деталями от старых утюгов и сломанных жаровен, оконными петлями, дверными замками и ручками, кастрюлями, сковородами и битой посудой. Еще дальше на вбитых в стену гвоздях висели колеса без ободьев, связки подков, хлысты, поводья и ремни и стояла колода с оставленными в ней двумя топорами.

Я обернулся на шум. Испуганная курица метнулась из-под кучи сена. Хлопая крыльями и квохча, она выскочила через полуоткрытую дверь во двор. Снова наступила тишина, нарушаемая только жужжанием одинокой осы.

Я уже собирался уйти, как снова услышал плач, который словно раздавался откуда-то из-под крыши. За плачем последовал пронзительный визг.

Я сделал шаг назад, открыл дверь пошире и принялся вглядываться в нечеткие линии стропил. Но света было слишком мало. Я вернулся к машине, взял фонарик и снова зашел в сарай.

Затем я навел фонарик на источник звука. К стропилам была подвешена на толстом канате большая клетка из металлических прутьев. Конец каната, пропущенный через кольцо в балке, был привязан к стальному крюку.

Снова раздался этот странный плач; я обшарил клетку лучом фонарика. Белая рука протянулась ко мне сквозь прутья клетки, затем я разглядел и голову, обрамленную слипшимися прядями светлых волос. Я стоял в нерешительности, ухватившись одной рукой за канат. Какое-то время я думал, не стоит ли мне пойти за подмогой, но потом любопытство взяло верх. Я стравливал канат сантиметр за сантиметром, пока клетка не закачалась над самым полом. Тогда я снова закрепил конец. За решеткой сидела обнаженная женщина, смотревшая на меня широко открытыми влажными глазами и бормотавшая бессмысленные слова.

Я подошел. Женщина зашевелилась, но не было ощущения, что она испугана. Она посмотрела на меня, а затем подползла поближе, поглаживая и почесывая тело, то и дело раздвигая бедра. Я разглядел лицо в оспинах, обгрызенные ногти на руках, исхудалые ляжки, испещренные свежими синяками. Я сообразил, что, кроме нас, в сарае никого нет и что женщина абсолютно беззащитна.

Я посмотрел на нее снова: женщина явно страдала слабоумием. Она сделала приглашающий жест и обнажила неровные зубы в кривой улыбке. Я подумал, что в самой этой ситуации есть нечто чрезвычайно соблазнительное, поскольку она представляет собой тот редкий случай, когда можно оставаться полностью самим собой перед другим человеческим существом. Но только при условии, что противоположная сторона осознает ситуацию, а женщина в клетке не осознавала ничего.

Я снова поднял к потолку клетку с пленницей, закрепил канат и вышел из амбара. Уже снаружи я решил, что говорить с деревенскими не имеет смысла. Через час я добрался до окружного отделения полиции.

Сержант подозрительно рассматривал меня, в то время как другой полицейский заносил в протокол мой рассказ про женщину в клетке. Вскоре я вернулся в деревню в сопровождении трех офицеров полиции.

Когда мы приехали, месса уже кончилась, и улицы стали заполняться людьми, шедшими из церкви. Взрослые были одеты по-праздничному, рядом с ними покорно шли дети. Мы остановились у сарая, возле которого сидел высокий крестьянин и стягивал с ног тесные сапоги. Один из полицейских задал ему несколько вопросов, а затем силой впихнул в сарай. Мы все ввалились следом за ним. Праздничная публика молча столпилась вокруг наших двух автомобилей. Затем, словно внезапно поняв, зачем мы явились, они рассыпались по домам.

Внутри сарая висела клетка, теперь ярко освещенная лучами нескольких фонариков. Крестьянин, потный и трясущийся от страха, медленно опускал клетку на глазах у ожидающих полицейских; женщина в клетке вцепилась руками в решетку.

Сержант приказал открыть замок. Пальцы крестьянина долго не могли совладать с ключом; при этом он старался не смотреть на женщину, которая скрючилась в углу.

Полицейские схватили ее за руки и за ноги и вытащили из клетки. Женщина сопротивлялась, но они все же связали ее, отнесли к машине и запихнули на заднее сиденье. На крестьянина надели наручники и бросили его рядом. Я обратил внимание на жену и дочерей крестьянина, которые стояли не шелохнувшись и провожали взглядами наши отъезжавшие автомобили.

Прошло несколько месяцев. После долгих раздумий я все-таки решил снова посетить эту деревню. Я выехал из города ночью, чтобы добраться туда рано утром. Я вел машину медленно, стараясь не угодить в глубокие колеи на дороге, петлявшей между домами. Утренний ветер рвал в клочья поднявшийся туман, открывая очертания домов и амбаров. Я остановился возле дома приходского священника, не вполне уверенный, что мне делать дальше. Дверь дома открылась, и оттуда вышел священник. Он прошел через кладбищенскую калитку и исчез в густой тени тисовых деревьев, окаймлявших короткую тропинку, которая вела к вратам церкви. Я вышел из машины и поспешил следом.

Священник остановился, склонившись над одним из надгробий с таким видом, словно он пытался прочитать полустертую ветром и дождем надпись. Мятая грязная сутана была заштопана и залатана во многих местах.

— Итак, вы проделали весь этот путь только для того, чтобы поговорить со мной… почему?

Не спуская с меня внимательного взгляда, он смахнул крошки коричневого мха со своей сутаны.

— Потому что я хочу кое-что с вами обсудить. Это важно, — сказал я.

— Чем вы занимаетесь? — спросил священник.

— Учусь в университете.

Священник стряхнул пыль с рукава сутаны и разгладил складки. Затем он повел меня к калитке, осторожно обходя могилы и уклоняясь от мокрых ветвей деревьев.

Во дворе нас на миг разделила перебежавшая дорогу вереница индюшек. Священник ожидал меня у двери дома.

— Вина не хотите? — спросил он.

— Спасибо.

Мы вошли. Он распоясал сутану, уселся и налил два стакана вина. Мы посмотрели друг на друга через стол.

— Ну и что же привело вас сюда, юноша?

— Я по поводу клетки.

Я внимательно наблюдал за священником: краска медленно заливала его пухлое лицо с влажными складками рта, щеки с ямочками. В глубоко посаженных глазах появилась настороженность.