Валерий Осинский - Ужиный угол

– Дальше что? – спросил Костиков. – Теперь тут сидеть – людям на смех! Мститель! – он выругался.

– Может, теперь твои проценты мозгами зашевелят! – вяло отозвался пилот. – А твой приемник побоится…

– Хватит трепаться! – раздраженно оборвал Костиков. – Убедил – твоя земля! Живи, никто не тронет! Слово даю! Что молчишь? Не веришь?

– Не верю! Не меня, так другого подомнешь!

– Ну, это ты в раж вошел! – отмахнулся Костиков. – Когда ствол в руке, такое случается! – он усмехнулся. – Решил, если пацаны тебя не выдали, так и власть плохая, и правда твоя? И если деревня тебе сочувствует, значит, заступятся? Нет, друг, ты для них свой, а я чужак! Вот и все! Люди чужую казнь любят. Для них потеха, устоишь ты против сильного, или нет? А когда устоишь, они спросят, а что, слепой нас в город на рейсовом автобусе повезет, магазин для нас откроет, чтобы за мелочью в центр не таскаться? Позовут меня! Люди силу любят, но не любят, когда им горло пережимают. Соблюди середку, и тебя будут боятся, и уважать!

– Да ты, прям, Макиавелли! – усмехнулся пилот.

– Ты, Кузнецов, хлопочи о себе! – сказал Костиков. – Тех троих ты не убил не из жалости. Себя пощадил, тюряги побоялся! Ты ж воевал. Смерть для тебя тьфу. Просто, продал тебя дружок, и не интересно тебе стало за него бодаться!

– С чего ты взял, что продал? Ты же об этом деле не слышал?

Костиков лег, заложив руки за голову.

– Выходит, все ты знал! Допекли Леньку так, что он себя поломал! Кишки вам за это выпустить мало. И тебе, и твоим процентам!

– Отважный ты мужик! – Костиков покривил губы.

– Бодягу развел! За город гордиться, проценты! – передразнил пилот. – Все проще, Костиков! Ты дорогу к усадьбе строишь через мою землю. А мне это не нравится! Были б мы ровня, ты бы со мной договорился. Но теперь, – Кузнецов похлопал по карабину, – ты благо людей приплел! Леню те трое именем твоих процентов убили, или твоим, уездный царек? Дорога – вещь нужная! – вздохнул Кузнецов. – Только к нашему делу, она отношения не имеет. Из хутора я не уйду. Пусть мой сын с детства воли попробует…

– Я же тебе слово дал!

– А если б мы поменялись, чего б оно стоило? Не-ет, обратно можно лишь одному из нас.

Детей с дороги разглядел Миронов: два бурых пенька на фоне иссиня черного ельника. Мальчики торопливо повернули с опушки. Лицо егеря заострилось, словно он выследил дичь. «Уаз» поскакал по кочкам через луг, по едва проступавшему проселку, разбрызгивая стайки белых бабочек, как пыльцу с ковра из цветов.

– Дались они тебе! – недовольный тряской пробурчал лейтенант в полевой форме. Днем на погон ему капнул дикий голубь. Решили не трогать, чтобы не извозить. Военный маялся. «Выходной! Хоть бы вечер спасти!» Но нужно было ждать грузовики и везти роту на ужин. – Грибники!

– Может и грибники! – на ухабе у Миронова екнуло в «требухе». Он весело матюгнулся и подмигнул лейтенанту. – Дело к ночи! С вечера изготовились!

На заднем сидении пожилой участковый Селиванов в летней рубашке придерживал фуражку. С его узких плеч погоны сползли вперед и торчали как крылья нахохлившегося грифа.

Детей настигли у чащи. «Уаз» лихо перегородил им путь. Миронов, выскочил и схватил мальчишку за воротник. Другой бросил лукошко и припустил. Но, увидев, что приятелю не вырваться, запрыгал поодаль.

– Ух, ты! – обрадовался егерь, его острый кадык прощупал кожу под горлом. Миронов снял фуражку, предплечьем вытер лоб и залихватски надел ее на затылок. – Денис! Папку ходил навещать! – Мальчик круговым движением хотел выскользнуть – он был на голову ниже, – но егерь его крепко тряхнул. – Сын бандита Кузнецова! – пояснил егерь. Военный вышел из машины.

– Сам бандит! – огрызнулся Денис и ткнул Миронова в челюсть. Егерь зло заржал, оскалив мелкие зубы с ржавым никотиновым ободками у десен.

– Видал! – кивнул на мальчика. – Отродье!

Комаров захныкал. Веснушки – большое рыжее пятно на щеках и на лбу – проступили на молочной коже.

– Ладно, из тебя мы Савла Морозова делать не будем! – Егерь заржал над каламбуром. Из-под фуражки на его переносице налипла жидкая прядь. – Паша, подойди-ка, не бойся. Все равно поймаю! – Мальчик отрицательно кивнул. Его физиономия сморщилось в слезливой гримасе. Лейтенант нерешительно встал между егерем и ребенком. На его остреньком как у дятла носике набух бисер пота, нервные губы легли в стопку. – От болота шли? Корзина с грязной посудой на двоих! – Крепко вцепившись в Дениса, Миронов другой рукой ковырялся в лукошке у ног. – Видишь, мы знаем, здесь папка прячется. А где именно? – дети молчали. – Дядя Коля закон нарушил. Человека похитил. А вы, значит, – соучастники!

Денис опять рванулся, но Миронов подсек мальчика и коленом прижал к траве. Паша сгорбился и обреченно захныкал.

– Ну, ладно, сволочь мозглявая, – Селиванов сдернул руку Миронова с воротника Дениса. Лейтенант облегчено кашлянул. – Хватит! – Плотный, как черствый колобок, участковый, сопя, помог подняться мальчику и смахнул с его спины траву. – Если они на болотах, то на острове!

– Мы же прочесали, Сергеич. Там топь! – Егерь не обиделся на «мозглявую сволочь».

– Лейтенант, оставь отделение у болота, – сказал Селиванов. – Я покажу где! С утра вопросы решим!

– Сейчас брать надо! – сказал егерь.

– Сейчас? – Лицо участкового с лиловыми от жары щеками, налилось злостью. – Бобер трех капллов в сноп увязал. В слепую! Для него ночь, как день. Солдатики его, – участковый кивнул на лейтенанта, – для него забава! Может ты, Миронов, ночью по трясине пойдешь?

Военный враждебно покосился на егеря.

– У тебя с ним личное? – спросил лейтенант.

– Личное, – презрительно буркнул Селиванов.- Один живет, другой мешает!

– Ты уж совсем в дерьме не валяй! – обиделся егерь. – Молоток мне другом был! Кепку у топи я нашел. И знаю, где ты заслон поставишь. Брать надо, чтобы дел не наворочал. А то люди Костикова с ним иначе разберутся. Даром, что ты власть! – Он пошел к машине.

– Фиг вас разберет! – Лейтенант брезгливо осмотрел испорченный погон.

– Говорили же, – прошептал Пашка на заднем сидении, – что б тебе не ходить!

Денис отвернулся к окну и буркнул:

– От матери влетит! – Ему было жаль отца. Он давился, чтоб не плакать…

В затхлом мраке подземелья мысли мужчин вращались по кругу, как заусенец на старинной пластинке, споткнется об иглу, и начнет с той же заунывной ноты. Бездействие разъедало злобой то малое человеческое, что оставалось еще утром. Оба почти не спали, лишь попеременно проваливались в настороженное забытье без сновидений. В одно из таких мгновений пилоту показалось, будто его закрыли в ледяном погребе голым. Наверху солнце. Но выбраться он не может.

– Кузнецов, ты чего? – услышал он за дверью погреба и пришел в себя. Его колотила дрожь. Зубы стучали.