Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 1

Из домов и общежитий выходили рабочие. Степенно прошел Бригвадзе, надвинув черную кубанку на самые брови. Пробежал Юрок Павлушин, что-то жуя на ходу. Увидев Бригвадзе, остепенился.

— Привет, Гоги, — солидно сказал он.

Бригвадзе прикоснулся пальцем к кубанке и ничего не ответил. Он еще не мог обогнать первое звено. Подобрал себе Тарас ребят — ничего не скажешь.

Пока Виталий Осипович дошел до гаража, поселок опустел. Иван Петрович стоял у дороги, ведущей к гаражу.

Он сказал, что сегодня с поездом прибыло пополнение.

— Есть хорошие ребята. Лесовики. Сами приехали, вот что дорого. Девушек две. Одну — диспетчером вместо Ефремовой. Придется отпустить — ей в институт надо. Другую на старшего диспетчера будем готовить. На фронте телефонисткой служила. Тоже лесовичка. Ну, как дела?

Иван Петрович вспомнил наказ Валентины Анисимовны — смотреть за Корневым. А что за ним смотреть? Выдумала дроля. Виталий Осипович сейчас совершенно не походил на человека, за которым надо присматривать.

На всякий случай он спросил:

— Ну, как самочувствие?

— А что? — подозрительно ответил вопросом Корнев, отрываясь от записной книжки.

Иван Петрович, глядя на белый дымок, поднимающийся над кухней, спросил:

— Я насчет Иванищева. Каждый день звонит.

— А ты как думаешь?

— Дело большое, — неопределенно ответил Иван Петрович, вздохнув.

День предъявлял свои права, требуя неослабного внимания. И только часов в пять Виталий Осипович собрался ехать домой.

Он сидел у пятой диспетчерской, ожидая лесовозную машину. Из избушки доносился голос Марины:

— Главное, ни минуты не давать им покоя. Опоздал — почему, что случилось? И не бойтесь. Шоферы — народ зубастый.

— Я сама зубастая, — отвечал другой голос, низкий и певучий. Видимо, обладательница его знала себе цену: в ее тоне слышалась некоторая снисходительность.

— Вы, девушка, того и во сне не видели, что я от всяких водителей и танкистов наслышалась. Вы знаете, что такое отступление? Тут снаряды рвутся, дорога подогнем. Машины одна на другую лезут. А ты стой, регулируй. И то не растерялась. Одного генерала два часа выдержала, обозы пропускала. Его шофер мне и в любви объяснялся и автоматом грозил, а я не пропустила. Не могла. Потом этот генерал мне орден дал.

Марина вежливо выслушала и поучающе сказала:

— График не забывайте.

— Ох, не люблю бумажную волокиту!

— Придется полюбить. Мы тут тоже не спали.

— Это точно, — снисходительно подтвердила фронтовичка. — Вы поработали по-боевому. Я ведь сама здешняя. Из Таежного, слышали? Заимка такая была. Сейчас поселок. Здесь до войны только первые домики ставили. А сейчас смотрю — индустрия.

Корневу захотелось посмотреть на эту новую росомаху — столько в тоне ее и манере говорить услыхал он близкого, фронтового, что не утерпел и вошел.

Новая стремительно встала. Она была в старенькой гимнастерке и юбке, в начищенных сапогах. На черных подстриженных волосах пилотка, на высокой груди два ордена и медаль.

— Технорук, Виталий Осипович, — отрекомендовала Марина.

Девушка щелкнула каблуками, вскинула руку к пилотке. Быстрый взгляд на орденские колодки. Наметанным глазом определила — фронтовик, только погон не хватает.

— Разрешите представиться, товарищ технорук, — диспетчер Елена Макова.

— Отставить, — засмеялся Корнев, протягивая руку. — Держаться по-граждански, работать по-фронтовому.

— Есть, — улыбнулась Макова, крепко пожимая руку Корнева и усаживаясь против него.

Разговорились. Она рассказала, что на фронте с начала войны, трижды ранена, трижды возвращалась в часть. До Берлина не дотянула, попав в госпиталь после четвертого ранения. Она сидела прямо, отвечала на вопросы точно, и в ее тоне не было и тени той снисходительности, с которой обращалась она к Марине. Перед ней находился командир, фронтовик. Это надо понимать, а она — солдат, она понимает.

— Уезжаете, Марина Николаевна? — спросил Корнев.

— Да…

Разговор не клеился. В это время подошла Машина, и Корнев уехал.

На четвертом разъезде Виталий Осипович встретил Петрова.

— Посмотрите, какую машину получили.

На запасном пути стоял новенький трелевочный трактор.

— Первый послевоенный, — с волнением произнес Корнев, нежно поглаживая фары. — Фу ты, черт, даже слеза прошибла, до чего хорош! А главное, свой, отечественный.

Они обошли машину раз и два, забрались в кабину, осмотрели управление. Снова обошли, радуясь, как дети, драгоценному подарку.

Около четвертой диспетчерской стоял тракторист, из демобилизованных, — молодой разбитной парень со звездообразным шрамом на щеке, который как-то очень шел к его озорному лицу. Он, играя глазами, приводил в трепет Крошку замысловатыми фронтовыми комплиментами. Увидев Корнева, Крошка что-то шепнула своему неожиданному ухажеру. Тот подтянулся, привычным жестом скользнул руками по швам и взял под козырек:

— Здравия желаю, товарищ майор!

— Вольно, — с удовольствием ответил Виталий Осипович. — Флиртуете?

— Как полагается при заторе, товарищ майор.

— Моя фамилия Корнев.

— Ну, сразу-то и не привыкнешь к гражданскому обиходу. Все кажется: товарищ майор. Как-то красивее получается. Вроде родня. Свой человек.

Корнев присел на скамеечку. Крошка охорашивалась и беспричинно смеялась. Тракторист, свертывая цигарку, победительно поглядывал на нее.

— Такой дивчине цены не было бы в прифронтовой полосе.

— Уж вы скажете! — пискнула Крошка.

Корнев понял разбитного тракториста: в прифронтовой полосе все девчата хороши. Он сказал укоризненно:

— Это уж вы очень…

— Да я же говорю, — не унимался тот, — такую девчиночку в карман спрячешь, никакой даже самый глазастый старшина не заметит.

— Насмешники, — кокетничала Крошка, — меня как раз очень все замечают.

Только телефонный звонок отвлек ее от дальнейших Приятных разговоров. Подошел встречный лесовоз, уехал на сверкающей машине веселый тракторист.

Вечером, как и всегда, Виталий Осипович сверял по своему блокноту: все ли сделано.

Он сидел один в своем «капе». За стенкой кто-то проверял мотор. Мотор то ровно рокотал, то завывал, переходил на гул, заставляя дребезжать стекла. Шофер крикнул кому-то: «Прикрой газ!», и снова рокотал усмиряемый мотор.

Эти звуки никогда не мешали Корневу сосредоточиться. Записи в блокноте отмечались птичкой — знаком выполнения — или переносились на завтра, на послезавтра. Он подводил итог дня.

Все. Кончился день, очень хороший, ясный, солнечный.

Такой хороший, что с ним не жаль и расстаться для грядущего дня. Из пустого, бестолкового дня уходишь с таким чувством, словно тебя обокрали или обманули.

Нет, сегодняшний день не обманул. Расставаться с ним легко и немного грустно. Грусть. Вот она, лежит в нагрудном боковом кармане гимнастерки, и когда привычным движением хочешь положить туда рабочий блокнот, она напоминает о себе, цепляясь за коленкоровый корешок.