Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 2

— Как это легко? — спросила жена.

— Я его понимаю так: трудно спрашивать с бездельника, с человека безвольного, потому что никогда нет уверенности в том, что он…

Но тут он увидел Корнева, беседующего с плотниками, и, зная, о чем может идти разговор, торопливо сказал жене:

— Ну, ты иди. Я не скоро.

Как и все малорослые люди, он старался держаться прямо и двигаться не спеша, что не всегда ему удавалось. Живость характера мешала ему сохранять достоинство походки. И сейчас, подлетев к Виталию Осиповичу, он спросил:

— Ну, что тут у вас?

И, не дожидаясь ответа, скомандовал:

— После говорить будем. А сейчас давай, Гизатуллин, давай.

Раздосадованный тем, что лучшая бригада вдруг так осрамилась и что это уже невозможно скрыть, как в прошлом году, Гизатуллин покраснел и, надувая жилы на шее, закричал:

— Кончай перекур. Сегодня работаем, пока весь участок не сделаем. Ночью будем работать. Кто уйдет — долой из бригады: молись свой бог, кусай свечку!

И, обернувшись к Чикину, сказал, сдерживая ярость:

— Я прошу, не говори давай-давай! Никогда не говори. Я знаю — ты думаешь: «Все беспартийный, один я партийный. У всех свой интерес». Не думай. Мне длинный рубль не надо. Будешь говорить давай-давай — кончай разговор. Я тебе давай-давай не говорю.

Чикин усмехнулся:

— Я знаю, что ты скажешь.

— Конечно, знаешь — ты начальник. Давай-давай не надо очередь за хлебом, баню давай-давай. Сапоги, смотри, у меня какие! Почему не везут новые! Ты иди снабженцам говори давай-давай, а нам ты не говори. — И, обернувшись к бригаде, он бешеным голосом закричал: — Ну, чего стоим? Приказ слыхали!

Застучали топоры, сверкая на солнце.

Чикин, обходя ямы, наполненные бурой таежной водой, говорил:

— Нездоровое настроение в этой бригаде. Сколько я с ними ни говорю, все без толку. Беседуешь с ними о вреде религии — молчат. Вот на днях лекцию им читал о строительстве. Вопросы задают не по существу… про сапоги все, да про хлеб. Вообще насчет снабжения. Гизатуллин, как бригадир, должен бы разъяснить, а он первый голос подымает…

— И правильно делает. Мы с тобой насчет плана стараемся, а план без хлеба не выполнишь.

— А ты, знаешь, не смейся, — запальчиво перебил Чикин. — Это до хорошего не доведет. Вредное это настроение пресекать надо.

Виталий Осипович шагал не глядя на Чикина. Вот ведь и не глупый, кажется, человек, институт кончил, воевал, старый партийный работник. А о коммунизме размышляет, как о царствии небесном. Нет, дорогой товарищ, постом и молитвой коммунизма не достигнешь. Тут экономическая база нужна.

Но он не стал этого говорить, зная, как любит Чикин теоретические разговоры и как долго он может говорить.

— Пекарня у нас в самом деле ни к черту, — сказал Корнев. — Да и кооператоры заелись. Когда мы за быт примемся? Комбинат строим досрочно, а строители все еще из бараков не вылезут. Жилищное строительство у нас на заднем плане, а мы все красивые слова говорим. Тут не говорить надо, а взять да назначить туда дельного работника, чтобы он им всем спать не давал, о деле заставлял думать, а не о своем благополучии.

— Вас, например, назначить, — вызывающе подсказал Чикин.

— Ну, давайте, — улыбнулся Виталий Осипович, понимая всю нелепость такого предположения.

— А что, — продолжал Чикин, — вы не смейтесь. Знаете, есть такое предложение насчет вас.

— Знаю. Комогоров старается.

— Комогоров только член бюро, — загадочно улыбнулся Чикин. — Есть и повыше, Иванищев, например.

Корнев продолжал спокойно, улыбаясь:

— Обложили, одним словом, со всех сторон. А мы еще второй цех не сдали, древесина вот-вот пойдет, корообдирка не закончена, эстакада строится. Ни черта у вас не выйдет.

Он шагал, твердо ставя ноги в простых сапогах, готовый принять любой бой за свои позиции, которые почти всегда считал непоколебимыми.

Любуясь им, Чикин подумал, что и в самом деле ни у кого ни черта не выйдет, если Корнев упрется.

Но он строго спросил:

— Как это не выйдет?

— А так. Не получится.

— Мы решение вынесем.

— Ваше решение — еще не все.

— Но уже кое-что.

Желая прекратить этот, по его мнению, пустой и ненужный разговор, Виталий Осипович бросил папиросу в рыжую воду и засмеялся.

— А Гизатуллин-то как на тебя: давай-давай! Хорош бригадир! Не я буду, если «Героя Труда» не получит.

— Настроение в бригаде нездоровое, — хмуро сказал Чикин.

Корнев усмехнулся и промолчал. Настроение? Настроение, дорогой товарищ, беседами да лекциями не поднимешь. Если работа спорится, то, значит, и настроение отличное. А работа спорится тогда, когда для этого созданы все условия. И деловые условия, и бытовые: чтобы работа была и чтоб заработок был. За этим надо и самому следить и всем строго-настрого наказать, чтобы тоже следили.

Чикин приехал на Бумстрой в прошлом году. До этого он был секретарем сельского райкома и в строительной технике разбирался плохо, а сложного производства бумаги совершенно не знал. Это мешало ему работать. Тогда он начал учиться. Он добился организации технической библиотеки, он посещал все занятия по повышению квалификации. Очень много в этом отношении помог ему Виталий Осипович.

Вечером Чикин проверил — ни один из плотников не ушел с работы. Они работали с каким-то таким покорным остервенением, что даже неуемный Гизатуллин притих. Чикин позвонил Корневу, тот ответил:

— Ну вот. Я что говорил. Вы все на их сознание действуете. Знаю я их сознание. Черт их перевоспитает. Их надо не по голове бить, а по животу.

— Ну это уже вы загибаете.

— Ничего я не загибаю. Им — «абы гроши да харч хороший». Они мужики работящие.

— Не нравится мне их молчание, — немного помедлив, сказал Чикин.

— Ну и пусть молчат, — рассмеялся Виталий Осипович. — Они сроду неразговорчивые.

Вот ведь что его беспокоит. Молчание. Разговорчиками, дорогой товарищ, не то что комбинат, сарай не выстроишь.

Потом его вызвал к себе Иванищев, чтобы уточнить приказ о сокращении штата в связи со сдачей первой очереди. Разговаривали до той поры, пока Иванищеву не позвонили из дому.

— Сейчас иду. Иду, — ответил он.

Глядя, как Корнев собирает свои бумаги в планшет, он спросил:

— К нам почему дорогу забыли? Моя Серафима Петровна спрашивает, на что Виталий Осипович обижается.

— Да вот все время не выберу.

— Ага. На себя, значит, обиделся. Ну это уж легче. Но тоже плоховато. Время для своих дел тоже должно быть. Это я вам, как начальник, в порядке приказа говорю.

И снова спросил:

— А Женя что пишет?

Виталий Осипович положил планшет на стол, как бы поняв, что разговор предстоит долгий, но тут же снова взял его и поднялся.

— Театральную студию закончила. В театр приняли. Талант, говорят, открылся. Боюсь, не сбивают ли с толку…