Лев Правдин - Область личного счастья. Книга 2

Мать взглянула на нее и тоже улыбнулась.

Толя внес чемодан, положил его на стул и вопросительно посмотрел на брата.

— Открыть! — скомандовал тот.

— Есть открыть!

Маскируя неловкость, Гриша торжественно сказал:

— За книгу мне там денег дали. Вы можете меня ругать все вместе и каждый отдельно. Короче говоря, половину денег я истратил на бытовые мечты.

В каждом доме, в каждой семье есть свои, присущие только одним им особенности. Свой запах, свои отношения, вкусы, привычки и свои словечки, которые понятны только членам семьи. «Бытовые мечты» означали чье-нибудь желание иметь ту или иную вещь. Велосипед — бытовая мечта Анатолия. Не часто сбывались эти мечты. Зарплаты отца и матери хватало только на то, чтобы жить, одеваться, учить детей, а на осуществление мечты редко что-нибудь оставалось.

Подарки, которые привез Гриша, превзошли все самые смелые желания. Ульяна Демьяновна получила пуховую шаль, лучшую, какую можно было приобрести в городе. Тамара развернула отрез голубого в первом весеннем цвету крепдешина, подобного которому, она ручалась, не сыскать во всех таежных поселках севера. Отцу привез Гриша синий костюм, совсем такой же, как у главного инженера леспромхоза.

С замиранием сердца Толя ждал своей очереди. Великолепные подарки, привезенные братом, пробудили в нем необузданные надежды. Он не очень бы удивился, если бы Гриша вот так запросто вынул из своего чемодана целый велосипед. Но у взрослых свои скучные расчеты. Мать только вчера вздыхала по поводу пальтишка, которое никак не могло угнаться за Толиным бурным ростом. Вдруг возьмут да купят ему зимнее пальто. А сейчас лето, пальто все равно ни к чему. Да разве они на это посмотрят? Одна надежда на Гришу, он совсем недавно стал взрослым и, возможно, еще не забыл, как отчаянно могут мечтать мальчишки.

— Я думаю, Толе мы купим велосипед? — спросил Гриша.

Анатолий закрыл глаза, стоя около волшебного чемодана. Ну, конечно, мать сказала:

— Ох, пальтишко бы ему надо!

Но она мать, она очень хорошо все видит и понимает:

— Вон он как ждет. Побелел даже.

Все засмеялись. Гриша сказал:

— Ну ладно. Держи свой велосипед.

Вот оно чудо! Толя открыл глаза. Сердце его отчаянно билось. Гриша протягивал ему конверт, обыкновенный конверт.

— Да бери же!

Только сейчас Толя сообразил, что в конверте деньги. Он схватил их и выбежал из комнаты.

— А где же твоя бытовая мечта? — спросила Тамара.

Гриша протянул матери остатки денег. Каждый раз, приезжая домой на летние каникулы, он работал на лесовозной машине или на тракторе-трелевщике и, получив зарплату, всю до копейки отдавал матери. Гриша сказал, что на этот раз он будет писать книгу, вот это и есть его самая главная бытовая мечта.

Первый вечер Гриша провел дома. В одиннадцать часов, когда отец и мать ушли в свою комнату, он тоже поднялся и вышел на крыльцо.

На перилах, прислонившись к столбу, сидела Тамара в ловкой позе спортсменки. На ней был белый свитер и черные шаровары до щиколоток, какие обычно носят на севере все женщины. На плечи она накинула старенькую вязаную кофточку матери. Тамара очень любила эту кофточку за ее особенное, уютное тепло и домашний запах и всегда по вечерам куталась в нее, если даже и не было холодно.

Услыхав шаги брата, она, не поворачивая головы, попросила:

— Посиди со мной, Гриша.

Не дожидаясь ответа, легко спрыгнула с перил и села на верхнюю ступеньку крыльца.

— Садись здесь, — похлопала она ладошкой около себя.

Он послушно сел. Наступила тишина в светлом мраке летней ночи.

Дом стоял на горе, и с крыльца хорошо был виден весь поселок, и каждый дом в поселке, и дорога к станции, убегающая в тайгу, и тайга, широко раздвинутая человеком. Нигде ни одного огонька, ни одного звука.

— Как будто кто-то начал рисовать, да так и бросил, — тихо сказала Тамара.

И Гриша подумал, что в самом деле пейзаж, обесцвеченный сумраком белой ночи, походил на карандашный набросок, сделанный точной и умелой рукой. Еще нет красок и теней, чем дальше, тем менее четки контуры и уже совсем не намечена даль, она как бы растаяла в бесцветном, пустом небе. Все это было неясно, расплывчато, как зародыш мысли или как спокойное сновидение.

— Эскиз будущего мира, — согласился Гриша.

Тамара живо повернула к нему свое казавшееся белым лицо и шепотом спросила:

— А как будет? Как ты думаешь о будущем? У меня все получается очень смешно. Вот сейчас, до тебя, я подумала: будто я приезжаю в какую-нибудь капиталистическую страну на международные соревнования по гимнастике, и так красиво я одета, что все завидуют. Буржуйские дочки спрашивают: «Где это вы достали такие шикарные платья, вы нам скажите, у нас денег много, мы все можем купить». А я говорю: «Такие красивые платья не покупают, а зарабатывают, вы этого все равно не сможете, так что отстаньте от меня со своими деньгами». И они, конечно, тут же умирают от самой черной зависти. Смешно? Да?

Усмехнувшись, Гриша ответил:

— А знаешь, нет. Ты очень здорово подумала. Труд украшает человека.

— Нет, я так идейно не умею думать. У меня просто бытовые мечты. Я люблю наряжаться, а это не всегда удается. Вот и приходится мечтать. Нет, ты о себе расскажи…

Она нетерпеливо похлопала своей смуглой ладошкой по его колену:

— Ну, как у тебя будет?

Гриша сказал, что он думает сейчас о пьесе, которую уже начал писать. И что эта пьеса будет о любви и долге…

Выслушав все, что он говорил, Тамара сощурила глаза и с оттенком презрения спросила:

— Ты любишь какую-нибудь?

— Нет, — чистосердечно признался Гриша.

— Ну тогда у тебя ничего не получится, — торжествующе заявила она.

Гриша не отвечал. Тамара, думая, что он сражен ее доводом, поспешила к нему на помощь:

— Конечно, я знаю это только из книг.

— А любовь к родине? — перебил ее Гриша.

Теперь задумалась она.

— Это мы знаем очень хорошо, — заговорил он негромко. — Можно по-разному жить. Каждый по-своему относится к жизни. Вот даже и здесь, в нашем леспромхозе какие неодинаковые люди. Большинство хороших, честных, но есть и плохие. Словом, всякие есть. Но ведь они русские, они народ. Была война, тогда все, и хорошие и плохие, защищали родину. А вот сейчас, разве нам легко восстанавливать все, что разрушено. Мы плохо едим, нам трудно, но мы не складываем руки, не ноем. И какая бы ни была тяжелая наша жизнь, я никакой другой не хочу. Я люблю жизнь, именно такую как наша — нелегкую и часто скучную.

Тамара сидела смирно, как на уроке, сложив руки на коленях, и внимательно глядела на него. Когда он замолчал, она спросила:

— А как сделать, чтобы стало весело и не так бедно?

— Надо любить жизнь.

Она решительно отрезала: