Ёко Такахаси - Я люблю дождь

– Послушай, ну и что же ты почувствовала, когда тебя приняли за его жену?

– Как тебе сказать, какое-то странное ощущение… Неловкости, что ли…

– Может быть, у него и в самом деле есть жена?

– Нет. Он ведь говорил, что они расстались.

– Ну, это было давно. У него наверняка и теперь есть жена где-нибудь.

У Макико снова заблестели глаза. Когда она ради забавы строит свои умозаключения и сама же упивается ими, у нее всегда бывает такое лицо.

– Точно. Иначе и быть не может. Ведь он живет не только в Камакуре. Ты сама говорила, что в Токио у него есть комната, где он работает… Одним словом, получается…

– Ты ошибаешься. Это не так. Я знакома с его друзьями, я вижу его отношение ко мне. Быть может, у него и есть какая-то женщина. Но она ему не жена.

– Не жена… Хм, любопытно.

Возможно ли, что у него есть женщина? – снова размышляю я. Во всяком случае, женой ее не называют. Это ясно из общения с его друзьями. Они ни разу не произнесли этого слова.

И все же какой-то намек на существование другой женщины явно существует. Правда, пока мне это подсказывает всего лишь чутье. Но я почему-то не испытываю огорчения. И ревности тоже. Скорее всего, потому, что эта женщина – сплошная неизвестность. Я не могу ее себе представить. Ни ее лица, ни прически, ни возраста, ни голоса. В ней нет ни одной конкретной черточки. К чему же тогда ревновать?

Наши с ним встречи происходили в соответствии с раз и навсегда заведенным порядком. Редко бывало, чтобы я одна приезжала в Камакуру, а он появлялся вслед за мной. Обычно мы встречались вечером в одном из баров в Токио и уже оттуда ехали вдвоем.

Иногда мы добирались поездом, но чаще всего пользовались машиной, которую я одалживала у Макико.

Место нашей встречи опять-таки было раз и навсегда определено. Это был небольшой бар чуть поодаль от Роппонги: стойка, два кабинета на четверых да полная дама – хозяйка.

Посетители, как видно, собирались поздно, так что сразу после семи там можно было застать одну хозяйку, которая от нечего делать потягивала сакэ.

Как правило, я появлялась в баре именно в эту пору и, открыв дверь, слышала всегда одно и то же:

– А-а, заходите, пожалуйста. У вас сегодня назначена встреча? – Затем она добавляла: – Когда я открыла этот бар, первым моим посетителем стал ваш знакомый. – Говорить о нем с одобрением, по-видимому, тоже вошло у нее в привычку.

– Одолжи машину, а?

– Опять? Ладно, бери. Правда, сегодня я как раз собиралась ехать домой. Но ничего не поделаешь, могу и на сей раз остаться в гостинице.

Макико всегда охотно дает свою машину. Наверное, оттого, что это подарок, выклянченный у любовника, она не особенно дорожит ею. По полмесяца Макико живет в гостинице в Токио. Номер для нее снимает все тот же ее возлюбленный в течение всего года.

– Знаешь, а мне хотелось бы как-нибудь встретиться с твоим ухажером. – Макико неожиданно придвигается ко мне. – В самом деле, я постоянно даю вам свою машину. Должны же у меня быть хоть какие-нибудь права! Встречусь с ним и выскажу тебе свое мнение о нем.

– Хорошо. Как-нибудь, – говорю я и поскорее выхожу из комнаты.

Завожу машину. Вместе со звуком включившегося мотора мне передается вибрация. Испытывая на себе эту вибрацию, понимаю, что мое тело подчиняется какому-то совсем иному ритму. То же самое ощущение, когда мы с ним соприкасаемся кожей. «Нашла время думать об этом», – ворчу я и потихоньку трогаюсь с места.

Однажды я услышала рассказ о том, как падает ветер. Ночь, кругом полная тишина, он лежит рядом и ведет неспешный, слово за словом, рассказ. Его голос звучит на редкость убедительно.

– Это неправда.

– Нет, правда. Здесь как раз середина горы, и в этом месте собирается весь ветер с моря. Днем он гнездится между деревьями, а с наступлением ночи с шумом падает вниз.

– Все это неправда. Ну хорошо, когда он падает, что слышно?

– Раздается страшный грохот.

– Неправда, неправда, неправда! Этого не может быть!

– Нет, это правда. С особой силой он обрушивается в ветреные дни. – Все это он говорит с серьезным видом, бесстрастно отметая мои возражения. Сейчас его лицо кажется мне смешным, и, уткнувшись в подушку, я давлюсь от смеха.

– Вот здесь море, – говорит он, пробегая ногтями по моей спине. – А сюда падает прилетевший с моря ветер. – Теперь его тон становится шутливым. Каждый раз, когда его жесткие ногти касаются ложбинки на спине, она покрывается гусиной кожей.

– Море заволновалось? – тихонько спрашивает он и, прижав ладони к моим лопаткам, ждет, когда начнется отлив.

– Знаешь, когда-то один человек, увидев, что на плечах или груди у меня появилась гусиная кожа, решил, что его нежности мне неприятны, и на полпути отступился.

– Ну и что же потом?

– Ничего. Отступился – и все тут.

На сей раз громко смеется он. Продолжая лежать ничком, я поворачиваю голову и смотрю на него. Никогда прежде не видела, чтобы он так смеялся.

Из разлитого в комнате полумрака выплывает его грудь. У мужчины грудь вовсе не должна быть могучей, мне куда милее, если она белая, гладкая, даже чуть впалая, решаю я для себя.

– Послушай, ты ходишь к морю?

– В этом году еще ни разу не был.

– Грешно жить рядом с морем и не бывать там.

– Именно оттого, что оно близко, я и не хожу. Впрочем, завтра мы можем покататься с тобой в лодке.

– Стало быть, завтра мне можно не уезжать в Токио?

От возможности быть с ним целых два дня я становлюсь счастливой и беззаботной. В только что купленных резиновых сандалиях и соломенной шляпе иду по торговой улочке напротив станции Дзуси. В поисках нового купальника заглядываю в витрины. Немного неловко просить мужчину помочь в выборе купальника.

– Этот, кажется, ярковат.

– Да, в самом деле. – Я сразу же направляюсь к следующей лавочке. Он идет за мной, ослепительно улыбаясь.

– Вообще-то так не поймешь, надо примерить.

– Нет, ни за что. Я совсем незагоревшая. Сейчас мне ничто не пойдет. Нет уж, не стану я надевать купальники в этой примерочной, да еще при дневном освещении. – Я произношу эту тираду уже почти сердито.

– Ну зачем же делать такое грозное лицо? – Он глядит на меня, словно я маленький ребенок, которого нужно успокоить.

Временами он обращает ко мне такую вот улыбку. Когда я прихожу в отчаяние от затора на дороге, когда пьянею от небольшого количества сакэ, когда ради забавы принимаюсь писать. Что, я настолько занятна? Настолько ребячлива?

Вообще-то он часто об этом говорил. Мол, когда я смеюсь, становлюсь похожей на мальчика-подростка. А понравилась я ему тогда, когда в день нашей первой встречи пила воду, Он сказал, что я выглядела очень трогательно, потягивая воду из крана с какой-то детской непосредственностью. Так ли это? Так ли это?