Этгар Керет - Дни, как сегодня

— А, — протянул Аркадий и погрузился в газету. В ней была цветная фотография куч изуродованных тел на площади перед муниципалитетом. Аркадий продолжил листать газету в поисках раздела «Спорт».

— Я ведь с тобой говорю, ты, пидор, — толстый поднялся со скамьи и встал перед Аркадием.

— А, — повторил Аркадий, — я так и подумал вначале, но ты сказал, что…

— Неважно, что я сказал, ты, вонючий араб.

— Русский, — поспешил Аркадий спрятаться за той половиной своей семьи, которая пока не подверглась нападению. — Моя мать из Риги.

— Ну да? — проговорил толстый с недоверием, — а отец?

— Из Шхема, [9] Шхем (арабское название — Наблус) — небольшой город в Израиле ( на оккупированных территориях — Семён ), населенный арабами. — признал Аркадий и вернулся к газете.

— Две болезни в одном теле, — сказал толстый. — Что они еще изобретут, чтобы отобрать у нас работу?

В газете была фотография обугленных курдских карликов, вылетавших из чрева огромного тостера, и любопытный Аркадий на минуту пожалел, что дал зарок не читать подписи к фотографиям.

— Встань, — приказал толстый.

Аркадий наконец-то дошел до желанного раздела «Спорт». Там была фотография негра, висевшего на ободе баскетбольной корзины, а вокруг него в кружок танцевали десятки молодых людей, размахивавших красными флагами. Аркадий не устоял перед соблазном и пробежал глазами заголовок над фотографией: «Процесс омоложения команд «А-Поэль» вступил в высшую стадию».

— Я сказал тебе встать, — повторил толстый.

— Я? — спросил Аркадий.

— Ну не задница же моя, да — ты, — проговорил толстый.

Аркадий встал.

До того, как быть повешенным на улице Усышкина, этот негр отыграл два сезона в сборной колледжа в Северной Калифорнии — прочитал Аркадий, продолжая поступаться принципами. Было уже пять часов, а автобус еще не приехал. В речи по радио глава правительства обещал реки крови, а толстый был выше него на голову. Аркадий врезал толстому коленом в пах и сразу добавил обрезком железного прута, который прятал в газете. Толстый упал на землю и завыл: «Арабы! Русские! Спасите!» Аркадий вломил ему еще разок прутом по башке и снова уселся на скамью. Автобус подошел в 5.07.

— Что с ним? — кивнул водитель головой на толстого, который продолжал лежать на тротуаре.

— Он не едет, — сказал Аркадий.

— Это я еще могу видеть, — проговорил водитель. — Разве не нужно помочь ему или что-нибудь?

— Он эпилептик, — ответил Аркадий. — Самое лучшее — не трогать его.

— Если он эпилептик, то откуда вся эта кровь? — допытывался водитель.

— А я знаю? — пожал плечами Аркадий. — Из речи премьер-министра по радио. — Он убрал проездной в карман и уселся в конце салона возле какого-то старика в берете и очках, который разгадывал кроссворд.

— Дрозд, — сказал старик.

— Певчая птица — пять букв, — громко продекламировал Аркадий.

— Тебя вообще кто-нибудь спрашивает, ты, араб вонючий? — выпалил старик.

— Излюбленный риторический вопрос солдат пограничной стражи [10] Пограничная стража (Мишмар а-гвул) — части израильской армии, отвечающие за поддержание порядка внутри страны, в том числе — на оккупированных арабских территориях. — сорок две буквы, — выдал Аркадий без запинки.

— Неплохо для френка, [11] Френк — так в Израиле пренебрежительно называют евреев-выходцев из восточных стран. — пробормотал старик одобрительно.

— Я люблю кроссворды, — ответил Аркадий и скромно опустил голову.

Когда подошла остановка Аркадия, старик снял с головы берет и оторвал от него шнурок, который болтался сзади: «Возьмите, молодой человек, возьмите от меня в подарок».

— Спасибо, дедушка, — Аркадий взял берет и поспешно вышел из автобуса.

Автобус отъехал, Аркадий отработанным движением опустил головной убор в зеленую мусорную урну и бросился на землю.

Взрыв прогремел через несколько секунд, и Аркадия осыпало мусором. Аркадий поспешил к облицованному мрамором зданию, в котором жил он и его семья, быстро поднялся по лестнице и, тяжело дыша, вышел на крышу.

В палатке сидела бабушка Наташа и смотрела по телевизору передачу некоммерческих объявлений. На экране была манекенщица — блондинка в бикини, плывущая на спине в потоке крови, который струился по всей улице Арлозорова.

— Это не натуральная блондинка, — пожаловалась бабушка Наташа и показала на манекенщицу, — она обесцветила волосы.

В палатку вошла мать, держа в руках корзину с выстиранным бельем. «Где ты был, — спросила она сердито, — мы искали тебя все утро. Эти психи с планом новой парковки сегодня распяли деда на центральной автобусной станции».

Аркадий представил себе, как трахает манекенщицу в телевизоре. «Я хочу, чтобы ты пошел на похороны, а не сбежал, как с похорон отца, ты слышишь?» Его не трогало, что у нее обесцвеченные волосы, она ему понравилась.

— Аркадий, ты вообще слушаешь, что я тебе говорю? — разозлилась мать и принялась ругаться по-русски.

— Ты со мной говоришь? — спросил Аркадий и мельком взглянул на нее.

— Нет, я с Богом говорю, — ответила мать и продолжила ругаться.

— А, — протянул Аркадии и продолжил смотреть телевизор. Теперь камера наехала на нижнюю половину тела манекенщицы. Яркая кровь текла вокруг, не приставая к нему. На экране также была эмблема муниципалитета и надпись, но Аркадию удалось удержаться от соблазна, и он не прочитал ее.

В углу веранды, возле заляпанного постера с изображением Дениса Русоса сидел некий лысый тип с устрашающей физиономией, которого никто не знал, ел оливки и пытался косточками попасть в контейнер для мусора, стоявший во дворе.

— В моем кафе можно разговаривать обо всем, кроме политики, — напомнил хозяин-румын сидящим за столом возле двери, — говорите о спорте, скандалах, даже о сексе, только не о политике. Это отбивает всем аппетит.

…Говорят, что когда-то, когда кафе только открылось, тогда еще британцы были в Палестине, какой-то ревизионист [12] Ревизионист — член радикальной партии сионистов-ревизионистов, которые резко выступали против умеренной политики руководства еврейской общины в Палестине во главе с лидером Партии труда (МАПАЙ) А. Бен-Гурионом. Он действительно был низкого роста. назвал Бен-Гуриона карликом, и тут завернулась такая буча, что ни одного целого столика не осталось.

— А мне так и разговоры о сексе портят аппетит и, кроме того, сюда никто и не приходит, чтобы есть, — возмущался глуховатый Давидоф.

Однако все уважали румына, поэтому начали говорить о комарах, кусавших всех, кроме супруги господина Миценмахера, к которой даже они опасаются приближаться.

Лысый в углу театрально кашлянул и, когда все посмотрели на него, начал говорить. «Все партии — это сборища лгунов и трусов, поверьте мне, — заявил, он громовым голосом. — Посмотрите, например, на религиозных: они трахают в задницу всю страну, а потом еще смеются нам в лицо…»