Ян Кеффелек - Варварские свадьбы

P.S. Спасибо за чек.

Отъезд его личного козла отпущения не оставлял Татава равнодушным, однако от него скрывали правду. Переписку с Элен Ракофф держали под замком. Старались не упоминать о психиатрическом заведении, в которое Николь решила отправить своего сына. По воскресеньям за обедом речь порой заходила об интернате. Обычном интернате, как все другие. Людо там будет лучше. Он получит образование, станет дисциплинированным, приобретет друзей. А по воскресеньям, ну, правда, может, не сразу, будет приезжать домой. Или его будут навещать в интернате, а, Людо? Опустив голову, тот хранил беспокойное молчание. Татав обещал что мы ночью сходим в порт и поднимемся на стоящие у причта рыбацкие лодки это все совершенно черные суда… какой был ветер и как все трещало… Татав поднялся на большую лодку и отвязал канаты спереди и на корме и сказал мне смотри это Людовик он самый длинный во всем порту смотри хорошенько Людо он как ты отправляется в путь и сидя на краю причала Татав толкнул лодку обеими ногами… я тоже толкнул обеими ногами ветер надул парус и лодка отчалит было слышно как она ударилась о другую лодку и пропала в ночи… сегодня утром жандармы спрашивали не Татав ли отвязывал лодки ночью а Татав ответил может это Людо тогда Николь сказала не беспокойтесь он уезжает в желтый дом значит у меня будет дом.

Мишо больше не мог спать по ночам. Страдая от бессонницы, угрызений совести и шантажа Николь, касающегося интимных отношений, он переживал за своего пасынка. Конечно, может, он и с приветом, но ведь, может, и нет. А если у него с головой все в порядке, то его нельзя отправлять к Пупетт, этой старой кляче, которая без ума от своего Боженьки и рассчитывает, что тот будет снисходительным к ее былым прегрешениям. Мишо сгорал от желания заняться с Николь любовью и не понимал, как она может спать так глубоко, что даже не слышно ее дыхания.

Однажды он как бы невзначай заметил, что Людо не доставляет особого беспокойства и что можно было бы повременить с его отправкой туда.

— Ты просто безмозглый старик и ничего не понимаешь! Придется найти себе кого помоложе. Не оставаться же мне со стариком, который даже не понимает, какое счастье ему привалило. К тому же я беременна и придется мне ехать в Швейцарию делать аборт.

Мишо. принадлежавший к разряду мужчин, трепетно относящихся к объявлению о появлении наследника, вскипел.

— Какого рожна тебе надо у этих проклятых швейцарцев! Ты мне родишь, да–да, как делают все нормальные жены.

Николь заголосила: мол, присутствие Людо подавляет все ее материнские чувства, и, если придется, она пешком доберется до Швейцарии.

Наутро механик послал письмо с подтверждением о приезде мальчика в Сен–Поль.

Для Николь наступил изнурительный период. Он уедет. Ее подсознание, скованное гордостью, пошло трещинами. Никогда прежде она столько не грезила. Лица, давно исчезнувшие в водах забвения, всплывали на гладкую поверхность моря. Ей чудились зеленые глаза, медленно открывавшиеся и закрывавшиеся, подобно створкам морских раковин в потоке воды. Приходил сон и уносил эти лица надгробных статуй.

Она начала отсчет дней. Открыто отмечала их на стенном календаре у входа, уверенная, что отъезд Людо вернет ей растоптанную молодость. Жизнь наконец войдет в нормальное русло. Прекратится разлад с родителями. Нервы ее успокоятся. Она сможет снова видеться с друзьями, приглашать их к себе. Может, даже снова сойдется с Мари–Жо… Мишо слишком громко храпит, она будет спать отдельно. Он сможет перейти в освободившуюся комнату; ее, конечно, придется продезинфицировать и покрасить, убрав эти гадкие фрески, уродующие стены. То же самое надо будет сделать и с чердаком в Пейлаке. А по воскресеньям Людо сможет спать у Татава или на диване внизу.

Оставалось промучиться еще двадцать дней… К счастью, для разрядки есть «Флорида». Николь ездила к родителям или в Бордо, где проводила весь день, мечтательно потягивая мартини на террасе кафе «Ле Режан» и рассеянно наблюдая за исступленной, угрюмо–крикливой толпой взглядом, который, казалось, отделялся от нее. как мыльный пузырь от соломинки, скатывался вниз и лопался у ее ног. Иногда ее разбирал аппетит. Она заказывала копченую грудинку с квашеной капустой и картофелем или горячий сандвич с сыром и ветчиной, но к еде так и не притрагивалась. Или же снимала комнату в отеле, зажигала все огни, закрывала ставни и запиралась на ключ наедине со своими видениями, куря сигарету за сигаретой, попеременно убегая от своих воспоминаний и преследуя их, переживая ужасающие сцены, видя себя — тринадцатилетнюю — полумертвую, всю в крови, распростертую под желтой лампой: затем она прогоняла химеры и медленно раздевалась перед зеркалом, испытывая болезненное наслаждение от отвращения к своему слишком рано увядшему телу. Как если бы плоти, которую покинула чувственность, ничего не оставалось, как погибнуть.

В своих фантазиях ей случалось представлять, что она и ее сын составляют единое целое и что для того, чтобы его забыть, ей надо убить себя.

— Ты что, гуляешь с другим? — как бы жалуясь, спрашивал Мишо, когда она затемно возвращалась домой.

— С чего это я буду гулять с другим, если мне никого не хочется!

И действительно, искатель приключений, который осмелился бы с ней заговорить, очень быстро понял бы, что промахнулся. Взгляд Николь был таким отсутствующим и обдавал таким холодом, что ни один ухажер не смел настаивать. В кафе «Ле Режан», где собиралась, в основном, солидная публика, ее знали как хозяйку «Флориды». Бесконечная смена напитков, нетронутые блюда на ее столике, послеполуденный отдых в полном одиночестве вызывали разговоры. Ее мрачный вид, манерность и скупость, несмотря на крупные купюры в кошельке, которые она любила выставлять напоказ, создавали в глазах официантов образ вышедшей на охоту вдовушки, озабоченной тем. что о ней подумают.

Людо не знал, ни когда он уезжает, ни куда. Никто ничего ему не говорил. А он ждал. Каждую ночь вставал подслушивать разговоры Николь и Мишо, но они все больше и больше понижали голоса. Что это за интернат, в который они собираются его поместить? Что это за кузина у Мишо? Он не был с приветом, нет. Чем же он так отличался от других, что его все сторонились? Однажды в воскресенье он пришел в мастерскую к Мишо.

— И когда я уезжаю? — спросил он ни с того ни с сего. Механик лежал под трактором, пригнанным на профилактику, и возился с двигателем.

— Что значит, когда ты уезжаешь? — попытался уклониться от ответа Мишо. — А главное, что ты здесь делаешь? Если мать тебя здесь застанет, ей–богу, не миновать тебе хорошей взбучки.