Меир Шалев - Несколько дней

Одед и Наоми приходили в школу ухоженными и аккуратно одетыми, движения Моше снова обрели плавность и размеренность. Из дома Рабиновичей более не раздавались окрики и детский плач. Тепло и уют, создать которые способны только женские руки, вновь воцарились в семье. Каждый из троих мужчин, которым суждено было стать моими отцами, погрузился в свои заботы.

Яаков Шейнфельд, завещавший мне свои покатые плечи и дом с портретом прекрасной женщины на стене, мечтал о Юдит и осваивал премудрости разведения канареек.

Моше Рабинович, передавший мне цвет волос и все свое хозяйство, прислушивался по ночам к ее крику и искал потерянную косу.

Мой третий отец, торговец скотом Глоберман, оставивший мне в наследство огромные ступни и все свои деньги, завел новую манеру: после каждого своего визита он оставлял в хлеве «маленькую безделушку» для госпожи Юдит. Это могла быть бутылочка парфюма, новая синяя косынка или гребешок, искусно выпиленный из раковины

Сойхер был высоким и очень худым, недюжинная сила таилась в его тонких и длинных руках, а выражение лица умело скрывало природный ум. Зимой и летом он не снимал с себя широкую кожанку, весьма поношенную, а на голове носил вечный картуз, по виду которого можно было предположить, что иногда он использовался вместо носового платка.

В те дни у Сойхера еще не было грузовика. Везде и всюду он ходил пешком, напевая на ходу свои нелепые песни. Некоторые из них я помню до сих пор:

Глоберман проделывал на своих длинных, тощих ногах немалые расстояния. Карманы его кожанки были набиты банкнотами и монетками настолько туго, что те даже не звенели при ходьбе. В нагрудном кармане Сойхер хранил потрепанную записную книжку, исписанную именами коров, благодаря которой он никогда и ничего не забывал. Как правило, его можно было встретить в сопровождении несчастной телки с привязанной к рогам веревкой, отчаянно мычавшей и испуганно озиравшейся.

К востоку от деревни синел старый эвкалиптовый лес, который пересекала тропинка, утоптанная раздвоенными следами коровьих копыт и огромных подошв. По ту сторону леса, в конце тропинки, коров ждали мясник, острый тесак да железный крюк.

— Видишь, следы копыт направлены только в одну сторону, — говорила мне Наоми, — а следы сапог — в обоих направлениях. По этой тропинке коровы отправлялись в свой последний путь.

Все, кроме одной — телки Рахель, которая за одну ночь побывала там и вернулась невредимой. Благодаря той телке я появился на свет, однако об этом позже.

На плече у Сойхера всегда висела замызганная свернутая веревка, а в руке он сжимал увесистый бастон — толстую трость с железным наконечником. Глоберман опирался на нее, расхаживая по дворам, использовал вместо указки и как оружие против гадюк и собак. Последние гонялись за ним по улицам и полям, шалея от запахов крови и смертного коровьего пота, исходивших от его одежды и впитавшихся в саму кожу. Коровы тоже чувствовали этот аромат — запах их собственной смерти, дыхание ада. Когда в одном из деревенских дворов вдруг появлялся Глоберман со своими записной книжкой и веревкой, из хлева непременно доносилось тихое предостерегающее похрапывание, коровы жались друг к дружке и напряженно вздрагивали, в бессильной угрозе выставляя вперед рога.

Как и все торговцы мясом, Глоберман мог безошибочно определить вес коровы с одного беглого взгляда, однако всегда благоразумно предлагал крестьянину сделать это самому.

— Во-первых, Зейде, — посвящал он меня в секреты торгового ремесла, — так он подумает, что его не обманывают, а во-вторых, хозяин коровы всегда склонен занизить ее вес. Продажа скотины, мой мальчик, это целое театральное представление, в котором крестьянин хочет играть роль праведника, а сойхер не прочь побыть и злодеем. Даже если хозяину кажется, что скотина тянет на все пятьсот восемьдесят кило, он всегда скажет: пятьсот шестьдесят, максимум пятьсот семьдесят, и точка! Если он и в убытке остается, и удовольствие oт этого имеет, то кто мы такие, Зейде, чтобы мешать ему?

До своего последнего дня Глоберман не потерял надежды приобщить меня к делам.

— А-сойд, [67] А-сойд — секрет, искаж. иврит, «сод» ( идиш ). Зейде! — склонялся он ко мне. — Только тебе я открою его, так как ты — мой сын. Каждый сойхер знает, что перед покупкой важно проверить корову, но только мы, Глоберманы, знаем, что гораздо важнее проверить ее хозяина, и точка! Всегда обращай внимание, как он относится к корове, а главное — как та относится к нему. В любви и торговле есть много общего, но они исключают друг друга. Когда крестьянин продает мне а-бик [68] А-бик — бык, искаж. русск. «бык» ( идиш ). — это всего лишь мясо, без души, в нем важны только вес и здоровье. Зато а-ку, [69] А-ку — корова ( идиш ). Зейде, это уже совсем другая история. Продать корову — это все равно, что от мамы избавиться. Ой-ой-ой, Зейде, как ему неловко перед ней, ты бы видел эти взгляды: «О, майн, кинд, что же ты со мной делаешь!»

— Зачем же ты продаешь такую красавицу? — ядовито осведомлялся Глоберман у хозяина, не затем, чтобы услышать ответ, а лишь вслушиваясь в оттенки, звучавшие в голосе того, и изучая, насколько сильны угрызения совести.

— Ну-ка, дай ей пройтись, — требовал он, — посмотрим, не проглотила ли она какой-нибудь гвоздь.

Глоберману, конечно, было важно убедиться, что корова не хромает и не страдает от боли, свидетельствующей о внутреннем повреждении, из-за которого ее мясо могло быть забраковано. Однако, кроме этого, он обращал самое пристальное внимание на то, как крестьянин подходит к животному и как то реагирует на его близость и прикосновения.

— Если он любит корову, Зейде, то его будет мучить совесть, а тот, кого мучает совесть, торговаться не с танет. Этого ты никому не рассказывай. Когда сойхера спрашивают, как он зарабатывает, у него должен быть один ответ — покупаю корову по цене рогов, продаю рога и остаюсь с коровой. И точка!

— Небольшая безделушка для госпожи Юдит! — объявлял Глоберман.

«Госпожа Юдит» была моей матерью, а «небольшая безделушка» являла собой собирательное название для всех тех маленьких подарков, которые Сойхер ей дарил.

Поначалу он, как бы ненароком, оставлял их на краю кормушки для коров.

— Ты что-то забыл, Глоберман, вон там, — напоминала ему мама перед уходом.

— Я? Я ничего не забывал, — хитро щурился тот.

— Что это? — спрашивала она.

— Небольшая безделушка для вас, госпожа Юдит, — повторял Глоберман, затем чинно кланялся, отступал на три шага, поворачивался и уходил, так как знал, что та не прикоснется к подарку в его присутствии.