Дмитрий Бавильский - Едоки картофеля

Они шли по праздничной улочке, Лидия Альбертовна косила краем глаза на спутницу: проколотая мочка, а сережки нет, бедолажка, прониклась сочувствием. Какая-то она угловатая, порывистая…

Ну да бог с этим. Внутри Лидии Альбертовны постоянно работало радио внутреннего голоса, громкие, отчётливые фразы крутились в голове, нельзя, невозможно избавиться от них, прыгнуть в сторону. Она попыталась вспомнить какие-нибудь поэтические строки, как раньше, но стихов не было. Уже, между прочим, давно.

– Ну да, кастрюли. – Марина по-своему расценила сосредоточенное молчание Лидии Альбертовны. – Когда я жила ещё в России, они безумно раздражали меня. А это наш исторический центр. Памятник независимости. Музей восковых фигур мадам Тюссо, нам налево. Если интересно, квартал красных фонарей в ту сторону, за вашим отелем.

– Марина, не бегите так. – Кажется, первая фраза, которую, смущаясь,

Лидия Альбертовна по своей воле адресовала переводчице.

– Конечно-конечно, – сказала Марина, но темпа не сбавила. – Ну, тут у нас магазины, магазины, если что.

– Мне это неинтересно, – сказала Лидия Альбертовна, и Марина впервые взглянула на неё как на одушевлённый предмет. Из-за такого всплеска пристального внимания Лидия Альбертовна почему-то начала оправдываться: – Дело не в деньгах. Просто мне сейчас не до того…

– Монетная площадь, красиво, правда? Кастрюли-кастрюли… Пошлый, убогий быт. Их же нужно шкрябать, содержать в чистоте. Ненавижу.

Здесь, знаете ли, – Марина решила добавить интонациям немного задушевности, – совсем другая система питания, не такая, как у нас.

Дома никто не ест. Лёгкий завтрак утром, и уходишь крутиться на весь день… Петтинг-маркетинг…

– Да-да, я понимаю, – ответила Лидия Альбертовна, по-прежнему не участвуя в разговоре.

– Сейчас перейдём мост и окажемся возле Рейксмузеум, вон он, видите?

Это наш Эрмитаж. Направо посмотрите, какой мужичок с факелом стоит, вылитый Горбачёв. Статуя свободы. Так тут забавляются. А у вас семья, дети? – Казалось, Марине трудно сдержать отвращение. – Почти пришли.

– Есть немного, – сказала Лидия Альбертовна и зачем-то покрутила обручальное кольцо.

Кажется, переводчице тоже понравился её неожиданный ответ.

В музее ей удалось оторваться от Марины. Она ходила по залам, смотрела не на картины, но на людей: они были интереснее картин. По тихому переходу попала в новое, круглое здание, переполненное сокровищами и чудесами, которые оставили её совершенно равнодушными.

В окно можно было видеть, как вокруг музея гуляют туристы, ветер треплет ещё неокрепшие после зимы деревья и небо тысячами оттенков нависает над старинными, пряничными домиками. В музейном магазине она купила телефонную карту с подсолнухами, хотела позвонить домой, даже подошла к таксофону, но не смогла. Так и осталась стоять в этой громокипящей, разноязыкой толпе, тихая, незаметная. Постепенно посетители стали расходиться, музей закрывался. Солнце уже не светило интенсивно, распрямляя углы залов, но скрылось за облаками.

Захотелось есть.

И тут снова её подхватила Марина, закружила бесконечными разговорами, восклицаниями, междометьями, повела по белым лестницам вверх, в научную часть, где Лидию Альбертовну, "нашу русскую коллегу", приняли с распростёртыми объятиями, начали расспрашивать о

России, её новом президенте, Чердачинске и музее.

Этого Лидия Альбертовна боялась больше всего, так как чувствовала себя немного самозванкой, говорила мало. Вот Нонна Михайловна, директриса, на её месте быстро сообразила бы, что нужно говорить и как понравиться. Или вот Марина Требенкуль, которой палец в рот не клади. Или хотя бы Надя-кришнаитка… Лидия Альбертовна вдруг увидела их всех внутренним взором, и показались они ей ненастоящими.

Бесплотными. Приходилось мямлить, однако подробности и неудобства терялись при переводе. Что и говорить, дело своё Марина знала хорошо, переводила споро и подробно. Время от времени она устало обращалась к Лидии Альбертовне:

– Ну скажите что-нибудь ещё.

И Лидия Альбертовна выдавливала ещё какую-нибудь деталь, а неутомимая Марина расцвечивала её тысячами подробностей, и голландские искусствоведы удовлетворённо кивали. Суть здесь никого не интересовала, видимость общения устраивала, поэтому вскоре Лидия

Альбертовна перестала напрягаться, ей дали бокал с шампанским, повели в представительский зал, где уже вовсю шумел и пенился банкет.

Казарма.

Школьный класс.

Уборка картофеля.

Демонстрация.

Народное гуляние.

Рок- (тем более поп-) концерт.

Банда наркоманов.

Групповой секс.

Дворянский род.

Вагон (трамвая, поезда), салон (троллейбуса, самолёта).

Интернет как идея и интернет как реальность: сотни людей, одновременно сидящих возле щупальцев этого бесконечного спрута.

Низкорослый, непроходимый кустарник с маленькими ягодками или цветочками.

Очередь в мавзолей.

Занятия по строевой подготовке.

"Война – это гигантский боксёрский поединок, в котором все благодаря газетам принимают косвенное участие". Пруст. "Обретённое время", 102

Подписчики того или иного СМИ, зрители того или иного фильма, одновременно смотримого по телевизору.

Все читатели одной книги. Коллективный читатель "Гамлета" (не путать со зрителем). Или "Войны и мира".

Болеющие одной болезнью. Триппер или грипп.

Сожжённые на одном костре, утонувшие в чаше одного водоёма.

Люди с одинаковыми фобиями или аллергиями: например, братство всех не переносящих воду. Или мёд.

Классический балет.

Хоккейноефутбольное побоище.

Авто (и какая угодно) катастрофа.

Пляж.

Метро.

Ревность.

Пачка пельменей.

Одиночество в толпе.

Стая бездомных собак.

Колонии бактерий в рекламе мыла "Сейфгард".

Все любовники одной женщины; все женщины одного мужчины.

Персонажи одного сна или видения: все они так или иначе связаны в узелок, перевязанный пуповиной причинно-следственных отношений.

И хотя никто не обращал на неё внимания, Лидия Альбертовна чувствовала себя крайне неловко. Преследовало ощущение работающего под боком на всю громкость телевизора.

Она чувствовала себя совершенно беспомощной среди этих уверенных и красивых людей, занятых непонятными разговорами на непонятном языке.

Может быть, Ворошнина успеет прилететь, тогда веселее станет, хоть словом человеческим перемолвишься…

Кроме того, ей стало неудобно за скромный наряд, совершенно немодный, если сравнивать с блестящим комбинезоном Марины, за провинциальные манеры, которые наверняка всем заметны. Встала в уголочке, вцепилась в бокал с шампанским, время от времени пригубливала самую малость, пока Марина не нашла её и не вручила большую фаянсовую тарелку с разными красивыми кушаньями.