Дмитрий Бавильский - Сделано в ССССР Роман с китайцем

Распечатка показала всего пять звонков. Два из них были с нашего домашнего. Ну, это мы вчера звонили.

– Ну правильно.

– А три других были сделаны с одного и того же номера.

– Какого?

– И ты знаешь какого?

– Дана, ну конечно, я не знаю. Говори быстрее, мне уже пора.

– Ты скисаешь на самом интересном месте. Какой же ты недогадливый…

Эх… Потому что три других звонка были с номера Безбородова.

– То есть он сам себе звонил, что ли?

– Именно. Как ты этого еще не понял.

– Но я не понял, а зачем он это делал?

– Ну как зачем? Чтобы вспомнить код. Пароль. Ключ. Потому что этот, второй номер и есть пароль, понимаешь? Иначе, зачем ему звонить на несуществующий номер.

– Ловко придумано, – только и смог вымолвить Олег.

– Ладно, Олежка, я уже приехала, подхожу к лифту. Сейчас связь прервется. Я целую тебя и люблю… л-люблю… и все такое.

Гагарин стоит посредине коридора: неужели все так просто? Ларчик открылся и… И что? Засияло богатство? Задумчиво, словно каждый шаг дается с усилием, Олег идет в ординаторскую. Там его уже ждет медсестра: поступил очередной тяжелый.

Во время операции Гагарин получает смс от Даны: "Мужчина, я вас боюсь…" и тут же отвечает: "Нечего нас бояться. В лес не ходить…" На что получает скорый ответ: "Почему же Безбородов тебе выдал свою главную тайну? Каким знанием и влиянием на него ты обладаешь? Оттого и боюсь, мой Джеймс Бондушка…" Видимо, Дана хотела написать больше, но вместительность смс-сообщений невелика и вынужденно похожа на телеграмму.

Оставшись один, впервые за многие дни, Олег мечтает о богатстве.

Мысль стать ровней Дане его завораживает. Переворачивается на другой бок, не в состоянии сосредоточиться, заснуть. (36) Но – засыпает, засыпа…

(36) Как же так незаметно произошло, что из поколения "детей" мы вдруг стали поколением "отцов"? Когда время перещелкнуло нас в обратной перспективе? Еще вчера мы качались в уютном гамаке отодвинутого на неопределенное "потом" будущего, баюкали мечты и надежды, еще только готовясь кем-то стать, но внезапно настоящее встало стеклянной стеной; стена есть, а двери отсутствуют; под ногами шелестят осенние листья, дубы и клены завалили город хохломской росписью, в кинотеатрах идут недоваренные фильмы, даже дома, с книжкой не спрятаться под теплым, клетчатым пледом: и где та книжка? Где тот плед? И где тот дом, который был, был и есть, но в котором уже давно никто не живет, старая избушка определена под снос, а новой так и не построено, в ней перманентный ремонт, цементная пыль, и все время что-то капает в туалете. Теперь темнеет рано, кислород струится над улицами и проспектами, над всем этим неоновым беспределом: даже если снимешь очки, вытащишь из глаз контактные линзы, неоновые чертики продолжают плясать перед глазами.

Кислород загустевает до состояния кленового сиропа, только троллейбусы в состоянии протаранить толщу густого и грустного сиропа, который подкрадывается к освещенным окнам и глядит в освещенные окна. Ты распадаешься на наблюдателя и ведомого, дежурная аптека подмигивает зеленым крестом, и ты идешь дальше, странная штука – время, оно как ветер – берется из ничего, из "просто так" и однажды начинает затвердевать, как кислород или вечер, дырявой шалью накинутый на жилые и нежилые кварталы. Мы уже знаем все про сто оттенков грусти, но не перестаем удивляться новым ее оттенкам, вода в стакане после бессонной ночи меняет вкус, к ней примешивается ситцевое небо за оконной рамой, телевизионные антенны на доме напротив взбалтывают коктейль невиданной до этого момента тоски, листья летят вперемешку с письмами от умерших людей, дети идут в школу, отцы прокашливаются в ванной комнате. Обратная перспектива приводит к тотальному сужению дороги, которого сначала не замечаешь, а когда заметишь, то будет уже поздно, и поделать ничего нельзя, и вернуться невозможно, бреешься утром и смотришь на себя в зеркало. В раковине остаются твои волосы, цепляются за гладкий фаянс, не хотят быть смытыми безвозвратно, приходится проводить рукой по холодной поверхности раковины, словно заговаривая будущее ненастье, его не избежать, не избежать, пока лежал – думал, а вот с понедельника, а вот если так, а вот если этак, но, сами знаете, скоро зима и все такое…

Джеймс Бондушка

Операция по извлечению денег из депозитария оказывается на редкость банальной. Тупой. Пришел, увидел, победил. Накануне они с Даной несколько раз прошлись по плану хранилища. Дана объяснила, куда идти, где заворачивать, где останавливаться и ждать, кому какую бумагу подписывать. Да, подпись они тоже достаточно долго тренировались подделывать. Благо у Безбородова оказалась несложная закорючка человека, привыкшего подписывать огромные массивы бумаг.

Или это корпоративный снобизм вынуждал его быть проще во всем, в чем только можно?

Несколько раз Гагарин ловит себя на сравнении с Даниным мужем. Его богатство и влиятельность кажутся незыблемыми, изначально данными.

Признаки престижа въелись в его кожу так, что невозможно представить

Юрия Александровича Безбородова без атрибутов власти. А ведь тоже наш, не из дворян, родом из СССР, из родной панельной пятиэтажки.

Тоже ведь всему этому обучался (обучился, значит), научился чужеродность эту капиталистическую впитывать. Впитал. А она, родимая, как по нему оказалась сшита.

Большого ума человек!

Гагарину было бы интересно поговорить с ним про это превращение в состоятельного человека. Правда, Олег не учитывает, что говорить с ним Юрий Александрович бы не стал, несмотря на все очевидные и неочевидные медицинские заслуги. Хотя как знать, как знать…

Олег прикуривает сигарету, затягивается.

Безбородов – человек занятой, пустяками не занимается. Единственное место, где они могли встретиться на равных (почти на равных) – реанимационное отделение, куда Юрий Александрович попал не по своей воле, а Олег Евгеньевич как раз по своей. И если бы Безбородов не решил, что погибает, если бы не испугался унести в могилу тайну тайного счета, тогда бы и ходил Гагарин в своих обносках стиля

"Кэмел" до самой старости, пенсии и смерти. Но судьба оказалась остроумнее и хитрее, чем думалось им обоим.

Пришел, увидел, победил. Мандражировал, конечно, чего скрывать.

Перед выходом выпил несколько таблеток успокоительного. И вот тогда окончательно успокоился. Ковбой Мальборо, да и только. Круче, чем экзамены в мединститут с первого раза сдать.

Гагарин снова затягивается, щурится яркому свету неоновой лампы – перед ним на зеркальном столике лежит богатство, аккуратно рассованное по пачкам. Вокруг столика скачет хмельная Дана с початой бутылкой дорогущего бургундского (уже, между прочим, второй), радуется, песенки поет, Олежку нацеловывает. Вот и Олег пьянеет от свалившихся на него волнений, нешуточного испытания, война нервов, можно сказать. Плюс, успокоительное, конечно, пьянит, соединяясь с вином в гремучую смесь.