Алексей Варламов - Вальдес

Сашка отползла в сторону, огляделась по сторонам, охая, разделась и, дрожащая, даже не шагнула, а упала в реку. Вода оказалась ледяной, камни скользкими, а течение неожиданно сильным. Сашку подхватило и поволокло как щепку. “Не хватало только утонуть”, – подумала она. Но позвать на помощь не решалась. Она была стыдлива до невообразимости.

Наконец ей удалось зацепиться за упавший ствол, и, обдирая в кровь тело, девочка вылезла на берег. Клацая зубами, голая, нескладная,

Сашка заковыляла к тому месту, где разделась, и насухо вытерлась.

Хотелось плакать. А еще съесть что-нибудь вкусное. Но вкусного не было ничего. Парни не взяли с собой ни конфет, ни пряников; скуповатый Виля выдавал каждому по два куска сахара утром и вечером.

И варил крупу с сублематами, которые обрыдли на второй день.

Хотелось домой. Но дом был не просто далеко. Он был в другом мире.

Зеленая палатка с красным входом вздрагивала от храпа. “Вот так утонешь – и никто не заметит”. Солнце наконец вылезло из-за горы, отчего вся местность сразу повеселела. Дул ветерок, прогоняя летучих тварей, и Сашке стало стыдно оттого, что она отлынивает от общих дел. Она оттащила котлы к реке и принялась мыть посуду. За этим занятием ее застал Виля. Он удивленно посмотрел на уменьшившуюся в размерах тоненькую девушку в брезентовой штормовке, притулившуюся на корточках у берега, сел рядом и стал помогать.

– А ты молодец.

Сашка почувствовала, как краснеет от его взгляда. Прежде Виля на нее так не смотрел. Она не могла понять, чего больше было в этом взгляде

– сочувствия, вопрошания или удивления, опустила глаза и отчаянно принялась тереть песком закопченный котелок, пока Виля не отобрал его и не ушел разводить костер, оставив ее в недоумении и тревоге.

Но краснеть в тот день ей пришлось сразу от всех мужских глаз, которые уставились на преображенную метиску. Не зря гнали слепни бедную Ио сквозь африканский уральский лес. Что-то случилось с

Сашкой, переменилось в ее глазах и движениях с того дня, как она снова вернулась на этот свет, незнакомое, женственное, плавное проявилось в ней. Пялился на Сашку смешной Никита и более нервно, чем обычно, теребил детскую мягкую бородку, нарочито красиво валил лес и пилил бревна мускулистый Анастас, и предупреждал каждое ее желание Виля.

Это продолжалось весь долгий день, когда они делали плот, а потом погрузили на него вещи и поплыли мимо высоких берегов, галечных кос и отмелей, спокойно проходя перекаты и надолго останавливаясь на плесах, где вода почти замирала. Но Сашке казалось, что они несутся с нездешней скоростью, и в каждую минуту она ощущала себя в фокусе трех пар глаз: карих Вилиных, зеленых Анастаса и голубых, переходящих в серый, Никиты, и только не могла понять, какой из этих цветов ей приятнее. Вероятно – вся палитра.

Не зря опасался Виля тащить в поход бабу. Даже такую, как Вальдес: она внесла смуту и разорвала их мужской круг, и теперь они стерегли друг друга, соперничали, и Сашка кожей чувствовала, как клубок взаимных подозрений, слежек, наблюдений, вражды и ревности завязывается все острее и сходится на ней.

Вальдес не была избалована мужским вниманием и как женщину себя не воспринимала. Она с детства точно знала, что лошади интереснее и мужчин, и женщин. Ей было непривычно, странно, тройное внимание будоражило ее. Она робела, краснела и оттого делалась такой трогательной, что каждому хотелось ее уберечь и отдать свои куски сахара. Когда она уходила спать, у костра становилось тихо, парни подолгу не сидели и не разговаривали, как прежде. Им было стыдно соперничать, но ни один не желал уступать. Хмурые, избегая глядеть друг другу в глаза, шли спать, а самой Сашке не спалось. Ей было душно и непривычно в маленьком пространстве палатки, где она могла остаться хотя бы на время одна, отгородиться от их напора и перевести дух. Она боялась и торопила наступление каждого нового дня, со стыдом вспоминая, как ужасно выглядела, когда ее покусали слепни, и как можно было после этого ее полюбить. Но три пары глаз говорили о любви.

Больше других был уверен в успехе Анастас. Он знал, что обаятелен и остроумен, умел смешить и трогать, но на воде сильно уступал молчаливому работящему Виле. Анастас это чувствовал, злился, наскакивал на командира, а тот становился с каждым днем все угрюмее и с Анастасом не говорил, а цедил сквозь зубы. Конфигурация, когда в походе было двое козырных мужиков и послушный им салажонок, переменилась: однажды ночью у костра Виля жестко и публично поставил

Анастаса на место, напомнив ему, что тот в армии не служил и не фига к старослужащим примазываться.

Анастас в ответ сказал о сержанте пренебрежительное, что обыкновенно сходило ему с рук и было в их стиле общения, но маленький Виля не стерпел и попер на насмешника с топором. Это было и нелепо, и страшно, мальчишеское и одновременно мужицкое было в их столкновении. Огонь дрожал на обозленных лицах, деревья обступили костер, шумела река, они стояли друг против друга, и ни один не хотел уступить. Никита завизжал, а Сашка бросилась между ними. В ту ночь ей стало страшно идти одной в палатку и страшно оставлять без присмотра их. Она представила, как эти люди поубивают друг друга.

Что-то первобытное было во всем этом – плот, река, огонь, и с каждым днем ей казалось, что человеческое уступает в ее спутниках звериному, они не просто ухаживают за ней, но предъявляют свои права. Вальдес прислушивалась к тому, что делалось рядом, и думала, как поступить, если кто-то из парней все же влезет в ее палатку.

А река все текла и текла. Они давно должны были миновать несколько деревень, обозначенных на схеме, должны были увидеть приток, полуразрушенный мост и линию электропередачи, они рассчитывали, что купят или выменяют у местных жителей продукты, но ничего похожего на жилье не встречалось. Не было видно следов человеческого присутствия: дикая, темная стихия не катилась, а, казалось, стояла на месте или в нарушение всех законов природы текла по кругу, и они видели одни и те же красивые берега, скалы и гальку. Но потом вода стала стремительно уходить, обнажая камни, стволы деревьев и острова.

Упали чудовищная жара и безветрие. Воздух дрожал от разнообразных летучих насекомых, но теперь они привыкли к ним и почти не обращали внимания. Вода уходила с каждым часом, ее уже не хватало, чтобы проносить над поднимающимся дном тяжелый плот. Они шли за ним, положив вещи и оставив на плоту сначала одну Сашку, сидевшую на бревнах как языческий божок, а потом и ей пришлось ступать посередине реки по колено в воде в кедах, чтобы не поранить ноги об острые камни. Они не говорили об этом вслух, но понимали: то, что они принимали за реку, оказалось притоком, который наполнялся в паводок и пересыхал в середине лета, и оттого не было в этой реке рыбы и никто не селился на ее берегу.