Михаил Левитин - Лжесвидетель

– Подумаешь, – сказал Хорст.

– Ну их, – согласился Эрик.

Но все-таки эта прогулка здорово их пришибла, развязность куда-то подевалась, молниеносного впечатления произвести не удалось, вот будь на них военная форма!

Вспомнив о форме, они в первую минуту приосанились, потом взгрустнули – кому она нужна здесь?

– Денег не хватит, – сказал Хорст, вспомнив о щенках.

– Впритык, – сказал Эрик.

На набережной они для вида остановились у прилавка с разложенными старыми журналами. На обложке одного из них, семилетней давности, портрет фюрера, в том году ставшего рейхсканцлером. Смешно было видеть фюрера на набережной Сены.

– Немцы? – спросил книготорговец. – Купите, ребята. Раритет.

Сердце сжималось, как хотелось купить фюрера, но бульдожек – больше.

Они показали продавцу большой палец, держа в руках журнал, а потом положили на место, глупо улыбаясь. Ужасно захотелось домой.

Вот тут-то они и познакомились с предназначенными им подружками, одной – маленькой и немного приплюснутой, другой, как сказал Хорст, слишком умной.

– Вы не против с нами посидеть? – намекая на кафе, спросил Хорст.

– Пива выпить, – тоскливо сказал Эрик, мысленно прощаясь с покупкой бульдога.

Девушки нехотя согласились. Уговаривать долго не пришлось. В Париже слов не надо. Здесь либо понимают друг друга, либо проходят мимо.

Эти, невзрачненькие, их поняли, и настолько поняли, что, когда стало понятно, что говорить не о чем, привели в квартиру, где не было никакой мебели, кроме козьей шкуры, расстеленной на голом полу, и когда они легли на жесткую вонючую шкуру, предоставив своим подругам лучшие места, то есть самих себя, то из-за спин сидящих на них верхом в голое, незанавешенное окно, казалосьХорсту и Эрику, за ними кто-то подглядывает.

Все было как-то неудобно и совсем невесело. Эрик настаивал поменяться, приплюснутая оказалась совсем бесстрастной, разумная же, наоборот, все тянула и тянула к себе Хорста и пришла в ярость, когда почувствовала, что грудь ее держит совсем не он, а другой. Пришлось

Эрику извиниться и снова уткнуться в приплюснутую.

Рассчитавшись с девушками, они пошли искать свою гостиницу, и Хорст всю дорогу издевался над Эриком, которому не повезло.

– Она какая-то тухлятина, – говорил Эрик, сердясь.

Теперь уже не было ясно, стоит или не стоит покупать щенков, что-то похожее на покупку у них только что произошло и не слишком порадовало.

– А вдруг в Германии из них бы выросли огромные овчарки? – предположил Хорст.

– Почему? – опешил Эрик.

– Климат другой!

И они стали хохотать, грубо, как взрослые, по-солдатски, настроение вернулось к ним, они возвращались как победители, пока не увидели у входа в гостиницу рассерженного сержанта.

– Где вас черт носит? – крикнул он, не дожидаясь, пока подойдут. -

Наши все на вокзале. Мы возвращаемся.

– А что случилось?

– Черт его знает! Но что-то серьезное. Каникулы кончились.

А случилось вот что. Фюреру отказали в Мадагаскаре. И он велел

Кейту^17 в течение нескольких дней, а лучше часов, разобраться с французами.

– Это невозможно, – сказал Кейт. – Нет никаких оснований.

– Мадагаскар, – сказал фюрер раздраженно. – Никому не нужный дерьмовый кусок земли они пожалели для несчастного народа. Это ли не основание? И вообще действуйте, Кейт. Дипломатией займутся другие.

Указательный палец фюрера был похож на горбатый мост между мечтой и действительностью. Кейт обиженно следил за передвижением этого пальца по макету местности.

Франция лежала перед ним. Игрушечная Франция лежала перед ним и ничем, кроме масштаба, не отличалась от настоящей.

Кто выклеил этот рельеф, какие умельцы? Кому была обязана Франция таким знанием местности, где каждая немецкая пушечка знала, где притаиться, а танки почти вслепую после этих репетиций на макете могли пройти сквозь Арденны к Седану, а самолеты даже не выклеивались, они сами собой предполагались в воздухе над рельефом, они существовали где-то в воображении фюрера и летели к Парижу неуязвимо.

Фюрер был похож на пасечника, вскрывшего улей, из которого вырвались послушные пчелы и полетели оплодотворять французские луга.

Операция должна была занять не больше времени, чем объяснял фюрер.

Когда все кончилось, Кейт, стараясь не уронить достоинства, все же спросил:

– А не проще ли отторгнуть остров, не затрагивая Франции? Пройти по

Суэцу?

– Ах, мой упрямый фельдмаршал, – ответил фюрер, – я не карманник, на мелочи не размениваюсь. Не беспокойтесь, французы будут наказаны, прежде всего морально. Известно, какие они антисемиты, они должны быть посрамлены. Не пройдет и трех дней, как они капитулируют. Не волнуйтесь, Кейт, все получится.

И вот что удивительно: все произошло именно так, как об этом говорил фюрер и как спустя много лет писали учебники истории.

Эрик и Хорст катили на крытых грузовиках вслед за легко бегущими танками по дорогам Франции, те в свою очередь катили вслед летящим над ними бомбардировщикам, все это в сопровождении канонады. И так этот общий шум оглушил Францию, так встревожил, что она, не поняв из-за чего сыр-бор, бодро и быстро капитулировала.

Дорога на Париж была открыта.

Прогулка продолжалась. Хорст и Эрик мысленно переглянулись, держа равнение направо, когда прошли Елисейскими полями мимо домов, тремя сутками раньше не ответивших им взаимностью.

Посвистывая, спали в тишине ящика бульдоги, не подозревая об опасности, или их еще днем увезли от греха подальше, неизвестно.

Они шли, гордясь своим фюрером.

И никто не объяснил им, что захватывать чужие земли врасплох – это раз плюнуть.

Там жили орлы. Это я помню. Вверх я еще был способен смотреть. Они воровали овец. Овцы паслись на краю обрыва. У овец кружилась голова.

Орлы падали и начинали возноситься вместе с добычей. Все выше и выше. Пока не упирались в облака.

– Наконец-то!

Фюрер только поднял голову, чтобы выкрикнуть это навстречу Шпе,^18 и снова углубился в бумаги. Как всегда, ненужное комкал, отбрасывая.

К оставшемуся был нервно внимателен, он не просто рассматривал, он что-то черкал карандашом, углубленно, уйдя в это занятие весь.

Кончики ушей, если подойти поближе, пылали от удовольствия.

– Никогда не думал, что это так интересно, – сказал он. – Мир – это музей, можно восстановить совсем чужую историю и поставить на полку.

Не надо привязываться к местности, ты сам выстраиваешь экспозицию, твое чутье, любую комнату можно организовать, исходя из собственных представлений. Чудо! Где Палестина, где Мадагаскар, а я вот сижу, рисую и прошу вас, дорогой Шпе, оценить мои реставрационные попытки.

Он передал Шпе листок с еще дымящимся от вдохновения рисунком.