Александр Мелихов - Интернационал дураков

Плеснулось желтое пламя, я замер в позе закрывшего глаз ладонью грешника из Сикстинской капеллы.

– Покажи, что ты натворил, – кричала она, но я лишь делал свободной рукой успокоительные жесты: ничего, мол, ничего, сейчас пройдет.

Слезы текли, но глаз видел. Ты сумасшедший, повторяла она, утирая мне слезы бумажной салфеткой, – я не сумасшедший, я просто дурак, повторял я.

– А у нас в леспромхозе говорили: я на дураков не обижаюсь.

Я покаянно обхватил ее колени, и она уже не воспрепятствовала. Я начал подниматься все выше, выше и выше, преодолевая боль в паху и в глазу. Под балахоном у нее ничего не было, и, несмотря на ее слабеющее сопротивление, мы прокружились тем же путем, что и в первый раз, и закончили ровно на том же месте. Но теперь это было не просто счастье, это было спасение от, казалось бы, уже свершившейся гибели. И вдруг по моей щеке снова поползли ее слезинки: а потом так же будешь лежать с ней…

– Я же тебе сказал: я с ней полностью расплатился. Забудь, это был просто дурной сон. Мне кажется даже, что ты не только последняя – ты первая моя любовь. Хотя я вроде бы черт знает сколько лет любил одну пламенную сионистку… Она действительно отдала жизнь сионистской сказке – превратилась в зачуханную поселковую портниху. Никуда не ездит, ничего не читает…

– Как бы я хотела!.. Жить в Израиле и читать только главную книгу!

И волосы у меня на ногах вновь стали дыбом от ужаса.

В тот вечер нам опять удается разойтись лишь под утро. Но сходимся мы что-то нерадостные. Мне приснилось, что я стою перед гинекологическим креслом, точнее, перед раскрытой вагиной, и понимаю, что мне нужно что-то с нею делать. И меня охватывает такая тоскливая скука… А Женя тоже сидела с увядшей вишенкой:

– Мне приснилось, что я невеста и прошу у цветочницы букетик. А она дает мне мокрые лилии, они у нее висят, как плети. Я говорю: что вы мне даете, я же невеста, видите, у меня белое платьице. А тетка смеется: какая ты невеста, посмотри наверх. Я смотрю – а надо мной вода качается…

Кажется, я сейчас тоже заплачу. Я обнимаю ее за ссутулившуюся спинку:

– Разве Тора разрешает верить всяким дурацким снам?

– После сна нельзя говорить о мистическом, пока не вымоешь руки. Ты хоть помнишь, с кем ты сейчас? Нет, от тебя верности не дождешься, надо держаться за кровных родственников. Все, пойду звонить в

Грозный, я кое-что там надыбала.

Еще и Грозный на мою голову… Я слышал, как она в соседней комнате с азартной истошнинкой кричала кому-то: “Борсов Михаил Иванович! Но это его так в детском доме назвали, сам он не помнит! Да, я писала – в Ежовске!” И ведь я сразу раскусил, что ее дурь сильнее моей, – и все-таки заглотил наживку с разлапистым крючком… Теперь придется выдирать вместе с кишками.

– Давайте по буквам! – восторженно вскрикивала она, и меня даже сейчас против воли обдавало нежностью – ну, влип…

Блуждая взглядом по отвергавшему меня приюту, я тщетно поискал сочувствия у Баруха Гольдштейна – ему, как всегда, было не до меня.

Она возникла передо мною немножко потная и беспредельно счастливая:

– Похоже, это мой дядя. Иса Хаджи. Мер-за-но-вич. Хаджимерзанович.

Борсов. Милиционер. Вот бы папочка порадовался!

Даже воспоминание об отце не омрачило сияния ее стеклышек, которые я еще никогда не любил с такой леденящей безнадежностью.

– Так я пойду? К своей Галине Семеновне.

Реакция на тест оказалась положительной: она меня не слышала.

Было совершенно ясно, что все наше волшебное путешествие мне только пригрезилось – в мире не было ни Хельсинки, ни фьордов, ни

Стокгольма, ни Копенгагена, – был лишь раздавленный собачий кал на мокром граните да мутные льдинки в Канаве, похожие на тающие плевки.

Я окончательно понял, что в той пьесе, которая сегодня разыгрывается на всемирных подмостках, для меня больше нет красивой роли. Но алая точка пули – это все-таки красивый финал. Теперь-то я уже не забуду насыпать порох на полку.

Но в кунацкой с ее подводными узорами, кумганами и ятаганами на меня потянуло дохлятиной… Разом утратив всю свою решимость, я все-таки двинулся в Гришкину комнату. В лицо шарахнуло прокисшим перегаром, а когда я зажег свет – меня чуть не отбросило назад распростертое тело, валявшееся на спине головой к подоконнику. Лишь по задравшейся рубахе я опознал Гришку: убийца уже пытался похоронить ее, швырнув ей на лицо горсть рассыпчатой земли. Так вот она откуда, та трупная вонь!..

Не помня себя, я шагнул к ней и едва не пал на шпагат, наступив на крутанувшуюся пустую бутылку (боль в паху на мгновение ослепила).

Пустые бутылки катались по всей комнате. Упав на колени, я начал стряхивать с ее лица земляную труху, приговаривая неслушающимся голосом: Галя, Галя!.. И тут она открыла глаза.

– Миэленький муой, – произнесла она с невыразимой нежностью, и глаза ее сияли из черного лица светящимся мраком.

– Что случилось, почему ты вся в земле?..

– Ййя вы зземыле?.. – она неторопливо ощупала свои щеки. – А, этто ны меня цветыточный г-г-г-г-горышшок уппыал.

Глиняный горшок действительно валялся в сторонке.

Невзирая на боль в паху, я поднял ее на ноги и повлек в ванную, продолжая принюхиваться, откуда же так несет дохлятиной.

– Ну ззыччем тты, гыллубчик, быррось мммення, ййа мыммерзкая твввввварь, мменя ннадо жживввой в зыземлю зыккоппать, – бормотала она, покуда я намыливал ей неожиданно нежную на ощупь физиономию.

Затем я отволок ее на кровать, крепко приложившись к сундуку (она продолжала бормотать заплетающиеся нежности по моему адресу и проклятия по своему), и отправился на розыски трупа. На кухне на разделочной доске только что не кишела червями недорезанная курица.

Содрогаясь, я вместе с доской спустил ее в мусорный мешок и, стянув ему горло, чтоб не провоняла вся лестница, снес его на помойку и отряхнул руку, словно от мерзкой гадины. Открыл все окна, ощущая пробензиненный воздух чистейшим дыханием снежных вершин. И тут снова завибрировал телефон.

– Что ты так долго не отвечал? С Галиной Семеновной целовался?

Ммм… – она наспех изобразила наш поцелуй и ринулась к главному: – Я уже заказала разговор с Чечней, я не могу долго говорить. Но какие бывают красивые русские женщины! У нас она была бы мисс Финляндия, а в России ходит счетчики проверяет… Ну, ладно, пока! Вдруг уже звонят…

Звонили мне. Дивный женский голос изображал нежную насмешку:

– Ну что, помирился со своей царицей? Я к ней заходила под видом проверить счетчик. Очкастенькая, сутулая, глазки татарские…

– Откуда у тебя ее адрес?!.

– Она же тебе звонила иногда… Да не волнуйся, я просто посмотрела.

– Ты понимаешь, что этим ты подписала себе приговор?..