Валерий Попов - Третье дыхание

/это/ переть? Боб, тонкая душа, чувствовал это.

– Ничего… сожрете! – неуверенно бормотал он.

И у отеля, где парковались мы, чувствовалась та же самая брезгливость.

Перед комиссией Боб, волнуясь, ко мне в номер зашел:

– Глянь-ка: носки вроде не в тон?

– Не – вроде в тон, – пытался взбодрить его я.

Боб подошел к зеркалу, в глаза себе глянул:

– Ну что? Бздишь, суколюб?

Доложили на комиссии. И – выгнали нас. “Для принятия решения”. Никто даже не захотел выйти на печку нашу взглянуть!

– Из золота им, что ли, – бормотал Боб, – печку надо было сварить?

Шведам отдали наши сучья! У них даже и печки такой нет! Через пару лет сляпают только. А пока наши сучья в наших реках гнить будут, воду отравлять. Зато печка у них будет – тип-топ, не стыдно в любую виллу поставить. Хоть в Швеции, как сказал Боб, и нет вилл: дурным тоном это считается, признаком воровства. Едешь и едешь по Швеции, и сплошь – скромные деревянные домики, оставшиеся им к тому же от предков. И им это в самый раз. Это /наши/ стараются, для /своих/ вилл – чтобы /шведская/ печка у них стояла.

Горе просто! А как волновался-то Боб, готовился! Носки-то, может, оказались и в тон, но вот мы оказались “не в тон”. Вечером разбрелись по номерам. Часов в девять я позвонил ему. Боялся – вдруг он опять устроит побоище в кабаке, как тогда, когда мы с ним из

Африки добирались. “Ура, мы ломим! Гнутся шведы”?

– …Алло, – тихий, словно не его голос ответил.

Теперь еще миллионер у меня на руках!

– Ну как настроение? – бодро произнес я. – Может, того?..

– А, это ты, – произнес он тускло. – А я думал, это бляди опять.

Да, с этим здесь хорошо. И накануне всю ночь звонили без передыху – но тогда мы волновались, готовились, сочиняли доклад. “Плакала Саша, как лес вырубали!” – с этого Боб, по моему совету, сообщение начинал. А мое эссе “Сучья” и не дослушали даже! Так что той ночью не до /этих/ было. А теперь – /уже/ не до них! Только мы с ним пожелали друг другу спокойной ночи – сразу звонок.

– Можно к вам зайти?

– А вы кто?

– А я Люба. – (Смешок.) – Любовь.

Любовь нечаянно нагрянет! И некстати, как всегда. Была уже у меня любовь – теперь надо разбираться с ней в нервной клинике.

– Извини, Люба. Нет настроения, – в трубку сказал.

– Так, может, появится? – Снова какой-то странный смешок.

Марихуаны, что ль, накурилась?

– Нет! – Я злобно кинул трубку.

Тут же – снова звонок. Выходит, не обиделась? Или – то новая уже, еще не обиженная?

– Алло.

– Ты чего там? – Голос женский, но грубый. – Залупаешься? Сейчас огребешь!

Выселять будут? Или так убьют? Трубку повесил. Снова звонок!..

Соглашаться? Представил вдруг, как Нонна лежит, в душном пенале.

Стал розетку искать, чтобы выдернуть. Но где же она? Столом, умники, задвинули. Встав на колени, яростно дергал стол. На третий дерг он вдруг поддался легко и чмокнул прямо углом мне в зубы. Сразу кинул туда язык… Шатается! Во, плата за честь – переднего зуба лишился!

Но выдернул провод, как герой-связист! Укутал зуб в кошелек. И задремал спокойно. Пусть теперь только сунутся! Зуб за зуб!

Раньше бы обязательно вляпался в историю!

В чем сила несчастья – начисто выжигает всю дрянь.

Из Москвы не могли выбраться три часа, на выезде – пробки. Работают сотни машин, воздух аж сизый от бензина! Вздыхали с Бобом. Мы тоже, увы, вносим свою грязную лепту. Но мы хоть пытались что-то изменить!

Вырвались наконец на простор. Чуть вздохнули. Перелески, холмы.

Ныряли с горы на гору, и наш железный коняга сзади ржал.

Ничего! Пока мы его тащим – а там, глядишь, он нас повезет!

– А денег я тебе все равно дам! – произнес Боб упрямо.

…Впервые заметил вдруг, что в больницу как-то уверенно иду. В одной из первых бесед доктор Стас высказал мнение, что нет у меня

“морального веса”, чтобы Нонну спасти. Есть у меня моральный вес! И к тому же – материальный! – пощупал карман.

Переобулся у входа в тапочки, повесил пальто, не спеша по коридору пошел. Самодовольно дыркой от зуба что-то насвистывал. Ранение как-никак! Стас с удивлением на меня посмотрел: /так/ я еще тут не ходил. Я поклонился спокойно. “Зайдите… попозже”, – Стас пролепетал. Я кивнул с достоинством. Хорошо с весом-то!

И дальше по коридору пошел. “Сколько можно белье вам менять?” – кому-то нянечка кричала. Тепло. Уютно. Последнее, в общем-то, на земле место, где ты еще можешь достойно себя показать. Не устраивать скандалов – мол, я не такой, как все! – а достойно все это принять.

Чтоб сопалатники сказали: “Нормальный был мужик!”

Помню, когда я лежал… пошел однажды в туалет. Окна белым закрашены. На подоконнике больничные банки с намалеванными номерами.

Посередине почему-то стремянка стоит. Мужики возле нее толкутся, как у стойки бара, на ступени ставят баночки-пепельницы. Дым – не продохнуть. Но тут дым как проявление их последней радости принимается. Последний уют. “Накурили, черти! – нянечка заглянула. -

Поспелов! Ты тут?” Маленький, скособоченный мужичок неторопливо окурок о стремянку загасил, положил в баночку. Знал он, что это последний его окурок? Наверное, знал. “Тут я”, – спокойно ответил.

“Что тебя черти носят? На операцию иди!” – “Ну что, Поспелов?

Поспел?” – сосед его усмехнулся. “Точно”, – Поспелов сказал. И просто, обыденно вышел. И больше уже никогда никуда не входил.

Нормальный был мужик! Такими, впрочем, полна курилка. В том числе и тут – из приоткрывшейся двери вместе с клубами дыма вырвался оживленный гвалт. Словно не больница, а дом отдыха.

Дальше – треск бильярдных шаров, стук костяшек домино. Хохот. Не ломаются люди. Женщины – вяжут, сплетничают, хихикают. Вот уж не думал раньше, что именно в больнице начну так человечество уважать.

Шел, вдыхая запахи. Полюби их. Может, и удастся еще и свежим воздухом подышать, недолго. Но последний твой воздух – вот. Третье дыхание. Дыши. Это – вполне достойное место.

О! Нонна навстречу идет, улыбается. Здесь не видел ее такой. Выслужил?

– Венечка!

Обнялись. Ощутил родные ее косточки. Отпрянула. Румяное, сияющее личико.

– Я сейчас, – как-то таинственно-радостно улыбнулась. Кивая – сейчас, сейчас! – скрылась в столовой. Ловко пронырнула в толпе больных – любовался ею, – вынырнула, в тоненькой ручке тарелку держала, с пюре и землистой котлетой. Начала наконец есть? Отлично!

Значит, выберемся.

– Вкусно? – я на тарелку кивнул.

– А? – Она весело глянула на меня. – Тут у одной женщины собачка маленькая – ей несу!

Господи! Упала душа. Откуда тут – собачка-то? Сама она – маленькая собачка… до старости щенок.

Просто светилась счастьем! В палату вошли. Кивнула на мой тяжелый пакет с продуктами, сказала, улыбаясь: