Валерий Попов - Чернильный ангел повесть

Под кузовом в тени степенно возлежали козы, неторопливо пережевывая, двигая челюстями с бородкой влево-вправо. Молодые козлята резвились на солнышке – пассивный отдых их пока что не привлекал. Часть козлят, стоя на задних копытах, как фавны, щипали листики, торчащие сквозь ограду, несколько козликов

(мальчуганов, по-видимому) оттачивали свою боевитость. Вот такая парочка уперлась друг в друга лбами в аккурат на моем пути. И вдруг одновременно, как по команде, наклонили кудрявые головки и гулко стукнулись рожками… Молодцы, ребята! Ну, может быть, теперь можно пройти? Но они так и остались стоять, видно набираясь решимости ко второму раунду.

Пришлось их обходить. Я выбрался на лоснящееся, взлетающее кверху, полыхающее радужными бензиновыми переливами шоссе.

Может, я его несколько перехвалил – но приходится восхищаться чем попало, тем, что попадается на бегу: на поиски иного, более изысканного, ни времени, нисил.

Вот и автобус в отдалении отчалил от будки. Теперь до станции – легкой трусцой. “Кросец по пересеченке”, как говаривал Ваня, старый служивый. На километр без передыху хватило меня! Но на мосту, остро, с болью выдохнув, чуть замедлился – как бы любуясь окружающим, опять же. Под широким мостом справа и слева падала вниз бескрайняя и какая-то засохшая долина – жизнь, похоже, там засохла после ухода высокой воды: огромные сухие зонтики борщевика, фиолетовые “бритвенные кисточки” цветов гигантского чертополоха, серо-голубые стены полыни, сплошь покрытые “пылью забвения”, – чувствуется, что давно их никто не шевелил. Местами над зарослями торчала крыша или высовывалась рассохшаяся терраса, иногда там даже виднелись люди, греющиеся на солнце, неподвижные и тоже словно засохшие. Последнее время долина эта своим сухим и неподвижным спокойствием стала вызывать у меня жгучую зависть: вот так бы засохнуть на солнышке и ни о чем не думать, как вон тот неподвижный человек, хотя, конечно, умиротворенным он казался только издалека. Но все равно – над долиной этой я каждый раз останавливал свой бег. Что я все гоняюсь за несчастьями, словно умалишенный? А хорошо бы сойти с моста, в неподвижную эту жару, сесть на рассохшейся террасе и все забыть. Не удалось попасть в хорошую жизнь – сойти в долину, полную полыни и пыли. Не в жизнь, так в долину.

На далеком дне, под зарослями, кажется, сверкала какая-то вода.

Отец, упрямый во всем, однажды, стоя на этом мосту, доказывал, что вот с этого места вода течет в две разные стороны. Почему?

Какой там, внизу, может быть такой водораздел, разламывающий течение? Ведь всем тут известно, что речушка течет от вокзала к нам. Но нет же – отцу надо иметь отдельное мнение абсолютно обо всем – иначе он не чувствует себя достаточно активно мыслящим, а это для него главное. Всю жизнь делал открытия в селекции, выводил сорта ржи, которые кормят до сих пор Северо-Запад… и теперь еще по инерции продолжает изобретать, обрушивает на всех свое почти уже вековое самомнение и опыт – в последнее время обрушивает исключительно на меня. Выдержим! Сам я, слава богу, такой же, хотя опыта и упрямства поменьше… Ну, все? Отдохнул?

Полюбовался природой? Ну, так вперед!

Усталые ноги замелькали внизу, как-то отстраненно, словно издали, словно и не свои… Как же – отдохнешь ты! Сзади стал нарастать грохот досок моста – некоторое время я еще убегал, но потом обессиленно остановился… Не уйдешь!

– Падай! – Тормознув, Ваня оттолкнул заднюю дверцу своего железного зеленого “козлика”. Кузя тоже сидел на заднем сиденье, непроницаемый за черными очками. Сжалились? Или – по своим делам? Или по своим-моим?

Тут мы легко, надуваясь ветром, полетели по небольшому спуску – перед новым взлетом шоссе. Именно из-за этого спуска батя и утверждал, что речка тут поворачивает вспять… Ну все. Успокойся.

Может, действительно верные мои друзья, старые специалисты по дружбе народов, помогут мне? В моем случае дружба народов должна выразиться в получении с Очи денежного долга – или выселении.

Подмогнем? Я поглядел на друзей.

Я ж помогал Кузе с дружбой, как мог!

Помню, как я однажды с голодухи и одновременно с дикого похмелья- да, были времена! – забрел в резной, мрачного черного дерева ресторан Дома писателей. Благодаря реформам зал был уже почти пустой – теперь все опохмелялись в местах попроще. Лишь под великолепным витражом с шереметьевским гербом сидел какой-то всклокоченный Кузя с тучным, масляно улыбающимся “баем” в тюбетейке. В то время полагалось строго по одному классику на каждую автономную республику и национальный округ. Стол перед ними ломился от яств, но общение, я чувствовал, не клеилось.

Нелегко было гордому Кузе на такой холуйской работе!

Увидев меня, входящего в зал, Кузя кинулся ко мне как к спасителю. Запихнув меня в резной эркер, где баю нас было не видно, он жарко зашептал:

– Слушай! Придумай что-нибудь! Я ему – Эрмитаж, а он мне – бабу!

Я ему – балет, а он снова – бабу давай! Глядишь, пожалуется

Пупу, что я не соответствую!.. Мало ему там гарема – здесь захотел!

– А я-то чем могу? – зашептал я.

– Но у тебя-то, наверное, есть кто-то?

– У меня? Откуда? Сам еле ноги волочу! Ну ладно. – Я вошел в положение друга. – Сейчас подумаю.

– Вот и хорошо! – расцвел Кузя. – В общем, садись к нам, ешь-пей, а главное – думай! Ну, все! Улыбочка!

С масляными улыбочками, олицетворяющими гостеприимство, мы выплыли из эркера.

Появление мое за столом бай встретил довольно кисло: вовсе не того он ждал от референта! Такого референта у себя он мгновенно бы уволил. Знал бы бай, что его еще ждет впереди!

Выпив и закусив, я честно стал думать… в те годы я грабил

“Ленфильм”, получая авансы, но не сдавая сценарии.

– Вспомнил! – вскричал я. – У меня, ясное дело, нет, но у друга

Петьки, режиссера с “Ленфильма”, наверняка есть!

Появление Петьки наш гость встретил уже мрачновато. Знал бы он, что ждет его впереди!

– Откуда?! – возмущенно вскричал Петька, хватив водки. – Я художник, а не бабник!

Хватив второй стопарик, Петька слегка поостыл.

– Ну ладно… У Димки, моего администратора, есть, наверное…

Сейчас позвоню.

Постепенно образовался длинный стол – и, что характерно, из одних мужиков, шумно выпивающих и галдящих. С появлением очередного мужика, у которого “уж наверняка есть”, бай все больше мрачнел. Радостный гвалт нарастал: последний знал, что его пригласил предпоследний, и радостно с ним общался.

Затерявшийся где-то в дымной дали бай был почти что забыт, и если бы не моя стальная воля, цель сборища исчезла бы окончательно. Я подходил раз за разом к каждому новому и повторял задачу. В большинстве своем все были сначала изумлены, потом шокированы, потом вызывали следующего – и тому приходилось все объяснять. Бай с робкой надеждой глядел на меня. Как говорила моя учительница Марья Сергеевна: “Все-таки нет добросовестней этого Попова!” И добросовестность моя наконец дала плод: в дальнем, уже еле различимом конце стола появилась маленькая, вертлявая и довольно вздорная особа… уж и не знаю, кто этого добился. Но, в общем, я. Кузя пожал мне под столом мою потную руку. Особа довольно противным голосом потребовала шампанского… И если бы все этим кончилось, то сделанное можно было бы считать успехом… Но! Бай громким шепотом приказал Кузе пригнать такси. Но! Вся компания почему-то устремилась за ними – так чудесно гуляли, что неохота расставаться. По дороге, естественно, пришлось еще докупать продукта. Все радостно ворвались в шикарную городскую квартиру Кузи. Учитывая, насколько длинной была прелюдия, само действие оказалось на удивление кратким. Бай, не снимая шубы, сразу же удалился с особой в спальню – и еще через мгновение раздалась звонкая пощечина, и возмущенная особа выскочила из квартиры. А мы с мрачным баем пировали еще долго, пытаясь его развеселить.