Наталья Смирнова - Диспетчер

Через сколько тел должен пройти опыт двойной жизни, чтобы их оставить?

– И тебе не жалко Люлю? – осторожно спросил певец.

– Нет, – признался Кирилл. – В ней нет жалконького. Желтая дама на каблуках с “Галуазом”. Щелкунчик. Ей нравилось быть подругой большого писателя. Она и сейчас молодец.

Они помолчали. Тень желтой Люли с “Галуазом”, повитав над столом, легко растаяла. Кирилл ненадолго задумался и процедил почти небрежно:

– Я хотел тебя попросить. Нужно продлить Розе больничный, а бухгалтерша – ни в какую.

Кирилл вспомнил о Розе, потому что подумал об отце и любви, догадался певец.

– Я не могу менять правила ради Розы.

– Она особенная. Надо иметь храбрость, чтобы жить с такой болезнью.

– У тебя все особенные: отец, Роза, а ты все служишь и служишь.

– Тебе, между прочим, тоже…

– У нас паритет.

– Какое там! – скривился Кирилл. – Сейчас из-за Розы я нарушаю твои правила, а ты о них напоминаешь.

Рабство, в котором находился Кирилл, певца поражало. Шемаханская царица Роза сменила приемного отца на нового заботливого папу. Певец и сам некогда служил дворецким, бросавшимся на первый зов. Он и теперь служит, хотя ему давно отказано от места. Влюбленный мужчина все-таки жалок. Женщина в этой роли выглядит приличней.

– Я не решаю там, где есть правила. Бухгалтер не оплатит больничный, а я не могу ее принуждать.

– Хочешь построить Розу? – усомнился Кирилл.

– Если честно, мне нет до нее дела. Меня интересуют обязательства перед ее отцом и дружба с тобой.

Вид у Кирилла был оторопевший. Оказывается, кто-то способен жить, не интересуясь его розой! Он замолчал. Остаток ужина был поглощен в упрямом молчании. Никто не хотел уступать.

– Завтра прилетает моя бывшая жена, – прервал паузу певец. -

Предстоит искать некоего господина Бондаренко. Еще бы знать, кто это, – вздохнул он, подумав о пустых хлопотах. С Олей были связаны только пустые хлопоты.

– Ты что, телевизор не смотришь? Его уже неделю ищут, – усмехнулся

Кирилл.

– И кто это?

– Уголовник из Гордумы.

Часы пробили одиннадцать, когда певец разлил последнее вино и, подойдя к пианино, произнес со всевозможной небрежностью:

– А сейчас я, пожалуй, спою.

Кирилл изменился в лице. Непреклонно помолчав, он произнес:

– Боюсь, что я не готов. Надо было предупредить. Извини.

Он твердо распрощался.

Понятно, что Кирилл отверг пенье из эстетства. Но как понять именинника Лучинкина? Розовощекий начальник сбыта сник, как несвежая фиалка, когда директор предложил спеть, и буркнул “обойдусь”. При этом по лицу его, как молния, проскочила паника, а ведь он из десантников.

Субботнее утро, серенькое и невзрачное, началось в аэропорту. Если бы кто-то подсматривал за их встречей, все выглядело бы мило.

Цветущая женщина, почтительный мужчина. Несоответствие певца позабавило. Оле удалось втянуть его в игру, и, подыгрывая, он чуть не привез ее в свою квартиру. Бывшую жену в новую квартиру, перепутав времена. Но чем веселей она щебетала, тем больше он грустил о прошлом. Едва избавившись от опасений, он печалился об утихнувших бурях, как лермонтовский парус.

Оля расселась в ресторанчике так, что прислуга немедленно схватила маленькую, тщеславную ее суть. Она позорила его, любому лакею с ними все было ясно.

– Ты живешь с кем-нибудь? С кем? Ну и чем она лучше меня?

Она сыпала вопросами, энергично расшвыривая салат, ответы ее не интересовали. Вытерла салфеткой рот, пригубила вино и скривилась.

Все оказалось проще и грубей, чем он ожидал. Переход из благородной печали в жалость его не устраивал. Когда проходит сильное чувство, тот, кто его внушил, виноват во всем: и в том, что жизнь твоя такова, какова есть, тоже. Слишком много значила Оля, и нельзя, чтобы она была обезьяной.

– Хочешь, – он заметил фортепьяно, задвинутое в угол, – я тебе спою?

На ее лице приключилась борьба. Можно и обдернуться. Когда-то она его отправила, надеясь, что гой вернется с охапкой денег, а тот ушел с концами. – “Не искушай…”, знаешь такой романс?

– По-твоему, это остроумно? – спросила она.

– Я брал уроки, учился…

– С целью?..

– Без цели.

– Ты шутишь, – убедилась она.

Певец встал и подошел к фортепьяно. Предупредил официанта, тот слушал его, а смотрел на Олю, но на ее лице застыла полная непричастность. Певец поднял крышку, взял пару аккордов и вдруг понял, что не сможет. Замок в горле. Он сделал усилие, перебрал клавиши, прочистил горло и запел. Стало слышно себя со стороны.

Деморализовавшись, он посмотрел на Олю. Она сидела с отвисшей губой и выражением полного ужаса. Официанты окаменели с одинаково алыми лицами, откуда-то бежал метрдотель.

– Что случилось? – нагло спросил певец.

– Покиньте ресторан, – потребовал мужчина в бабочке.

– Я не расплатился.

– Прошу вас. – Он подталкивал певца на выход. – Тут посуда и картины. Люди. Попрошу. Иначе придется прибегнуть… Нонна! – тонко выкрикнул он, заметив, что усилия бесполезны. – Звони Зурабу!

– Мы уже уходим. – Оля стояла возле певца с полосато-багровым лицом. – Это была шутка. – Она ловко сунула купюру господину в бабочке и подтолкнула певца в сторону гардероба, где охранник приводил в чувство старика швейцара.

– Козел, – процедил парень.

Певец согласился. Его пенье было оскорблением слуха, и он мстительно торжествовал.

Они отъехали, Оля поглядывала на него с брезгливым ужасом.

– Хочешь, зайдем? – он кивнул на бутик. – Я куплю тебе шубу.

– Ты опять?

– Я не пою в магазинах.

– Ну так исполнишь еще что-нибудь. Я отвыкла от неожиданностей. А какую шубу? Из щипаной норки?

– Любую.

– Нет. – Она решила не рисковать. – Лучше заплати за Анькин колледж.

– Хорошо.

– Стой, останови здесь. Да стой же. – Она опустила стекло и начала усиленно махать. – Меня ждут.

– Кто?

– Я с мужем. Он прилетел неделю назад. Ну, с мужем, Куртом, – втолковывала она, – который платит за Анькин колледж, понимаешь? И за Сашкину школу. Муж, понимаешь это слово?

– У тебя здесь муж? – поразился он. – А почему он тебя не встретил?

– Не понимаешь? Господи, ну какая же женщина согласилась с тобой жить? Хоть бы одним глазом посмотреть.

– Почему бы женщине не жить со мной?

– Это унизительно, раз. А два – ты ревешь, как помойный козел. Шуба не поможет, только звукоизоляция.

Оля внезапно зарыдала, нервно размазывая руками лицо, пока не превратила его в клоунскую маску.

– Ты это сделал мне назло, – объявила она и с размалеванным лицом ушла к мужу.

Его учительница пения права: искусство, волнуя чувства, развивает.

Сперва старуху тоже спазмировало от его пенья, но потом она нашла в нем какое-то удовольствие. В старой певичке присутствовало шутовство, которое отличает людей искусства от прочих смертных.