Наталья Смирнова - Диспетчер

Кудряшки ее при этом гневно выплясывали джигу.

Вечером Оля сообщила, что найти Бондаренко не получается. Она разыскала только одного художника из тех, кого этот тип облагодетельствовал, и надо к нему съездить, вдруг хоть что-нибудь…

Она всхлипнула – оказалось, что Курт разбил дома зеркало и сломал ее лазуритовый браслет. Чертов Курт. Певец быстро согласился ехать к художнику, испугавшись, что она снова зарыдает.

Потом он лежал на спине и думал. Оля всегда создавала между ними барьеры и возводила препятствия. Каждую ее милость приходилось выслуживать, а выслужив, ты оказывался перед новым барьером. Вначале его дрессировали, потом выставили за дверь. Но фантомная там, где раньше была Оля, его отнятая часть не утихала. И как только он видел ее, боль возвращалась, а годы дрессировки давали о себе знать.

Художник отыскался на мебельной фабрике. Фабрика выстроила себе респектабельный дом. Каждый подъезд – трехэтажная квартира. Хозяин встретил их лично, и они долго поднимались по узкой лестнице наверх, в комнату с картинами и мольбертом. По пути попадались странные предметы. Коробка с ацтекским орнаментом, языческий божок с плетьми рук, зеркало в раме из листьев. Потом послышались шаги, и появилась ухоженная женщина в очках, со следами длительной выучки, головой бухгалтера и фигурой наяды. Она поставила поднос и ушла, молча кивнув гостям.

Певец со спутницей сели в кресла, он медленно поднес к губам чашку с ароматом хорошего кофе, рассматривая художника с длинными пепельными волосами. Светлые застывшие глаза, перебинтованные кисти, невозмутимость индейца. Его фамилию певец отгадал бы сразу.

Как-никак он воровал его полотна, а не узнать эту грубую размашистую руку было невозможно.

– Если вы насчет картин, я не продаю и не пишу, – сказал художник. -

То, что на стенах, – копии старых работ.

– Почему? – поинтересовался певец.

Лицо хозяина мгновенно искривилось. Спокойствие было нарушено, и в облике проступила болезненность.

– Их снова купит Бондаренко.

Картина – не более чем искусно сделанная вещь, подумал певец, и потому является товаром. Дальнейшая ее судьба в руках владельца. Или нынче продавец сам выбирает себе покупателя?

– А где, по-вашему, должны быть ваши картины? – спросил он.

– У меня, – последовал загадочный ответ.

Это сомнительно, решил певец. Какая-то поза или декларация независимости. Ладно, это он обдумает позже. У него было конкретное дело.

– Мы к вам как раз насчет Бондаренко. Нам он нужен срочно, верней, не нам, а господину Курту Вайману. Насчет благотворительного фонда.

– Я не в курсе его дел. Мы скорее приятельствуем… Приятельствовали,

– поправился художник.

– А что у вас с руками? – Певец решил сблизить дистанцию.

– Порезался леской.

– Если хотите, у меня есть знакомый китаец. Лечит всех от всего.

Художник промолчал, во взгляде легко просквозила и ушла неприязнь.

Певец вдруг загляделся на “Пастушку”, негритянскую девочку среди пустыни, с огромными ногами гуся. Просто черный силуэт на желтом.

Стало тихо, так, что доносился едва слышный шум шагов и какое-то легкое поскрипывание. Звук шел снизу, и певец догадался, что он сам раскачивает плетеное кресло. Им овладело тягостное чувство. Редкая, медовая, вязкая печаль. Воздух в этом доме оказался для него слишком тяжел, картины загоняли в ловушку. Освободиться от них казалось невозможно, это был плен.

– Спасибо, не нужно. – Ганшин поймал взгляд в сторону смешной кучерявой пастушки, и в глазах промелькнуло страданье. – Я бы хотел вернуть их себе… Я имею в виду картины. Но я зарабатываю медленнее, чем они дорожают.

– Пишите дру… – Певец решил не продолжать. Разговаривать с этим человеком было бессмысленно, на страданье, стоявшее в его неподвижных глазах, смотреть было совестно.

– Слишком много вложено, – продолжал художник. – Если нет правильного места, пусть будут у меня. Ну, как невезучие дети. – Он попробовал улыбнуться, но вышло криво.

– Хотите, я их куплю? Те, что напишете. Я лучше Бондаренко. Его ищет милиция, а меня – нет.

– Очередное шоу. – Ганшин отмахнулся. – Бондаренко любит покрасоваться. Поинтригует – и вернется. Вас тоже интересуют картины? Пустые люди часто клюют на яркое.

Оля с певцом переглянулись. Он попал в смешное положение. Как девица, предлагающая свои услуги клиенту, который артачится.

– Ты думаешь писать набело, без помех и классиков, – продолжал художник. – Но время отсекает самозванцев, и только старое отвердевает, превращаясь в скрижали. Чем мертвей, тем дороже, понимаете? Искусство идет в направлении, обратном жизни. Против течения, вот в чем фокус. Чем больше в картинах старого и мертвого, тем выше цена. Самый мертвый и дорогой – Айвазовский.

Тут очень плохо принимают визитеров, подумал певец. Хозяин недоброжелателен, считает всех ниже себя и не удостаивает говорить понятно.

– Я вижу полный дом отличных копий, – вступил он. – Оригиналов не видал, но предполагаю, что они отличаются чувством. Второй раз не напишешь, как в первый. Нельзя повернуть время, влюбиться в ту же женщину, написать те же картины, а возвращать старые – это абсурд.

Это как любовь, повторов тут не бывает.

– Только повторы и бывают, – возразил художник. – Не бывает нового.

Он вдруг отвернулся, что, видимо, означало конец беседы. Все ему известно, все обдумано, спорить и говорить не о чем, тем более с профаном. Певец допил кофе и поставил чашку. Собственно, спорить он и не собирался. Просто его пытались оскорбить, он ответил. Они вежливо попрощались. Ганшин не пошел провожать гостей, а позвал кариатиду. Скульптуру звали Зоей.

Певец уходил, раздумывая. Если так выглядят гении, лучше держаться от них подальше. Что художник отдал за картины? Неужели, когда писал, он только вкладывался? Если за свои труды он не получил ничего, кроме денег, что заплатил Бондаренко, он прав. Нужно прекратить писать, а написанное вернуть. В бизнесе это было бы понятно. Бесприбыльное вложение. Но тут должно быть иначе. Сотни людей занимались и занимаются этим без денег и успеха, и мировая скорбь тут неуместна.

Они сели в машину, и Оля раздраженно повернулась к певцу:

– Зачем ты спросил, что у него с руками? Разве непонятно, что он резал вены? Кругом дикость. Курт прав. Как здесь можно растить детей? Все мои подружки здесь загнулись. Я даже не понимаю, как ты тут зарабатываешь! Ты же интеллигентный человек!

Певец резко затормозил, въехав колесами на тротуар, и повернулся к спутнице:

– Ты что, не хочешь больше жить в Германии?

– Ни там не могу, ни здесь. – Она опустила голову. – Застряла.

– Неужели из-за истории с Бондаренко? – удивился он. – Ну, привези детей и живи тут.