Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

– Знаем мы!.. – заверещал младший Калиткин, натягивая рубаху. -

Братан прав!

Толя пожал руку Ченцову, Углеву и удалился следом за Чалоевым.

Не отзываясь ни на какие призывы хозяина бани (сейчас же в доме готовят ужин!), быстро сорвались и уехали, судя по звуку, на двух машинах угрюмые братья Калиткины. И молчавший весь вечер в углу

Кузьма Иванович поднялся и сиплым басом объявил:

– Я – старик, не влезаю в эти дела. Ты, Валентин Петрович, всегда людей любил… – и, хмыкнув, добавил: – А приходил час: отворачивался, как от столба.

Углев почувствовал, как краснеет.

– Что ты такое говоришь, Кузьма Иванович?!

– Говорю!

– Это ж неправда!.. Я отворачивался, когда человек совершал поступок, несовместимый с нравственностью…

– А сам всегда совершал поступки совместимые?

Хозяин бани засуетился рядом:

– Господа!.. Старики!.. Да что вы, а?! Еще ссориться начнете?!

Ангелов нету в природе, а вы оба замечательные люди. Идемте же, сейчас покушаем… посидим… музыку послушаем…

Покачав головой, играя пальцами в дрянненькой прилипшей рыже-белой бороде, как в ладах гармони, бормоча благодарные слова, старик, пятясь, ушел.

Да что он такое тут нес?! А, да ладно. Углев-то помнит, кто от кого отворачивался.

Но сейчас деваться было некуда. И пришлось Валентину Петровичу одному-единственному из недавних гостей плестись по длинным переходам, по плитке и коврам в зал – за стол с хозяином дома, молодым бизнесменом.

– Ну как? – спросит часа через два жена у мужа. – Красная и черная икра? Еще что?

Углев только скривится, все там у Ченцова было на столе. И глухарь, и осетр… мог бы, кстати, и жену Валентина Петровича пригласить -

Мария любит рыбу. Но мальчишник есть мальчишник. Впрочем, за длинным столом, полном яств, кроме бизнесмена и учителя, вяло расположились также дети Игоря Владимировича: коротко остриженный белокурый юноша с оцепенелым взглядом и юная девица с пятью или шестью ниточками жемчуга на тонкой шее, та самая Ксения, которой Валентину Петровичу надлежало в ближайшее время давать уроки.

Договорились, что она будет приходить на дачу Углевых вечерами в среду и пятницу (это ей удобнее: квартира-то Углевых в городе, а машину ей еще не доверяли). Ксения оказалась в общении чрезвычайно робкой, речь у нее несколько невнятная: девочка шепелявит и сама знает об этом, стесняется, отворачивается, играя смущенной улыбкой, и от этого еще больше шепелявит. Как с этим дефектом бороться? Он остался с детства, когда ей нравилось, как маленькой куколке, смешно лепетать. Но главное – что она знает? И хочет ли сама больше знать?

Улыбаясь гостье улыбкой едва ли не до левого уха, очень мягко, осторожно Валентин Петрович спросил при первой встрече:

– Ну-с, какие книги читаете? Что-нибудь помимо школьной программы?

– Помимо? “Мастер и Мальгалиту”.

– О. А “Слово о полку”? – Девица промолчала. – А как насчет “Горя от ума”?

– Мы проходили, да.

– Помните, о чем эта трагедия?

– Трагедия? – Она сдвинула бровки, пожала плечиками. – Чацкий… Молтялин…

– Не очень интересно?

– Почему?.. С самого натяла видно, что Молтялин плохой.

– А Чацкий?

– Все говорит и говорит.

– Еще что-нибудь читали?

– На днях начала “Братьев Карамазовых”…

– Ну и как? – Девушка молчала. – Алеша вам понравился?

– Да. Но тоже… отень много…

– Слов? Рассуждений?

Она кивнула.

– Из всего, что вы прочитали, кто для вас герой? Благородный, настоящий?

Тут она недолго думала. Очень серьезно ответила:

– Онегин.

– Почему?

– Он Татьяну не тронул. – В глазах мелькнула некая собственная ее, выстраданная мысль. Да и что удивляться этой ее фразе, одно только телевидение своими сюжетами, основанными на насилии, может задавить страхами юную душу. И, конечно, Онегин мог, да не захотел “тронуть”

Татьяну.

– Это верно, Ксения. А чем он занимался? Он же ничего не умел.

– Да, “труд упорный ему был тошен…”

– Так чем же он вам близок? Он друга своего Ленского убил.

– Да.

Углев улыбнулся девице.

– Ну, ладно, о нем поговорим позже. Еще кто?

– Петёрин.

– А этот чем вам нравится?

Улыбнулась и Ксения.

– Он остроумный.

– Верно. А что он вообще делает в жизни?

– Петёрин? – и Ксения неуверенно ответила. – Лишний человек? – и покраснела. – Он… он служит в армии.

– Это верно. А в своих взаимоотношениях с людьми… вспомните “Бэлу”… что-нибудь доброе делает в жизни?

– Нет, нет!

– Так все равно – хороший человек?

Девица, опустив глаза, вздохнула. Она не знала, как ответить.

– Ксения, мы не в школе. Говорите, как вам хочется сказать. Есть хоть один хороший, светлый человек в литературе девятнадцатого века?

Она долго молчала. И все равно стереотип сработал.

– Базаров? – с надеждой спросила Ксения.

– Базаров? А он вам нравится?

– Н-нет. – Кажется, она все время пыталась угадать, какого ответа ждет Углев, хотя читала же наверняка роман “Отцы и дети”.

– А кто нравится? Ксения, скажите как на духу. Кто из героев русской литературы нравится?

Она молчала.

– Никто? Во всей русской литературе?

– Певцы у Тургенева?.. – пролепетала Ксения. – Я… я не знаю.

Совершенно покраснев, она угнетенно смотрела в стол. Она была сейчас очень похожа на свою мать Таню, которая училась в школе Углева.

Ксения глазки жмурит, как Таня. И обвела их, синие, синей же краской. Облизывает короткие губки перед тем, как что-то важное сказать. Шея узкая, грудка уже зрелая для ее лет. Как, впрочем, это было и у Тани Ганиной. Валентин Петрович с легким смущением, искоса, отвлекая девицу разговором, все разглядывал юную гостью. В прежние годы в школе между ним и ученицами неизбежно возникало состояние легкой влюбленности. Разумеется, влюбленности безгрешной и малозаметной. Но ее сладкие, счастливые флюиды витали в воздухе.

Чуть позже, когда у Валентина Петровича плешь вдруг заняла полголовы, и русые пряди уже не закрывали ее, и на лице высеклись вертикальные морщины, как на коре сосны, влюбленность со стороны девиц пригасла, смущенно закруглилась, но ее заменило обожание со стороны умных мальчишек, особенно когда их земляк стал знаменитым в

Америке.

– А читали вы “Тихий Дон” Шолохова? Валентина Распутина читали?

– Да, – вскинув голову, с неожиданной печалью отвечала девица. -

Мама давала протитать “Уроки французского”. Как у него картошку воровали. Про бедность.

“Ты дурочка, что ли? – размышлял Углев, поощрительно и как бы даже легковесно ей улыбаясь. – Очень бедная речь. Или по характеру такая замкнутая? Но Татьяна-то была говорливая, как сорока”.

– А кого еще из современных писателей читали? Астафьева? Можаева?