Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции

Булгаков… Платонов… А недавно с потолка в школьной библиотеке натекло – часть томиков слиплась, потемнели и выгнулись. Как ни суши, как ни дави утюгом – испорчены… А вот стоило одному Алеше получить всемирную известность, и Углев тут же почувствовал, как стал значительным человеком, его приглашают в компанию даже бандиты…

Они, конечно, инстинктом чуют, кто больше ума и таланта вложил в международную знаменитость…

Толик вопрошающе уставился на вышедшего Игоря синими, круглыми, словно вечно злыми глазами, но Игорь, как всегда, закрывшись белозубой молодцеватой улыбкой, кивнул на дверь в парную:

– Следующие!..

– Ну, как там, хорошо? – спросил младший Калиткин у Валентина

Петровича, допивая с бульканьем очередную бутылку. Он когда-то учился у старика, был троечник и хам, но чемпион школы в беге на 400 метров.

– Хорошо, – кивнул Углев. – Хор “ешшо” поет, – и, опустившись на диван, налил себе минеральной. Рука почти не дрожала.

Из-за стола поднялись, чтобы идти в знойный мир, Толик и Чалоев.

Глянув на Углева, помедлив, вскочил и Кузьма Иванович. А нога-то, нога волочится.

– Я тоже, пожалуй… не помешаю?

– Обижаешь, – буркнул Толик.

– Чур, следующие мы опять! – воскликнул вослед уходящим младший

Калиткин.

Валентин Петрович сидел, призакрыв глаза (без Кузьмы Ивановича можно и размякнуть), и ему казалось: вот-вот потеряет сознание. Хотя там, в парной, все же удержал себя. Выражение “удержал себя” крепче, нежели просто “удержался”. Это так, к слову. Углев потер ладонями виски и встретил проницательный взгляд старшего Калиткина немедленной – к левому уху отъехавшей – улыбкой.

– Все славно. Можно бы хоть до утра, да работа дома…

– Сейчас бы, друзья мои, в Байкал… там плюс семь, – сказал прокурор.

– Хотите на следующие выходные?.. – т ут же откликнулся Игорь, наливая себе водки. – Сделаем!

– Керосин же нынче дорогой, – укоризненно потянул прокурор.

– Но его много, – изображая легко мысленного мальчонку, засмеялся

Игорь. – Толик даст.

– Ну, разве что Толик, – согласился Калиткин. И затем оба Калиткина почему-то снова уставились на учителя. Он что, бледен? Или кровь опять капает? Валентин Петрович машинально потрогал над губой: нет, палец сух. Поднял стакан и отпил. Красное вино, хуже не будет.

Прокурор явно о чем-то хотел спросить у Валентина Петровича. Вот он, не опуская глаз в напрягшихся розовых веках, глубоко и судорожно вздохнул – в нем, худощавом и мосластом, все внутренние органы как бы немедленно друг с дружкой посоветовались – и хрипло вопросил:

– Вы умный, знающий человек. Патриот. Скажите прямо: вы не жалеете, что разрушили СССР?

Валентин Петрович привычно сделал очень внимательное лицо. Игорь жевал виноград. Они ждали. “Некорректно спрашивает. Не жалеете, что разрушили СССР? Как будто я разрушил. Он должен бы спросить: не жалеете, что СССР разрушился? Или: не жалеете, что Ельцин СССР разрушил? Ведь он это имеет в виду”.

– Конечно, жалею. Разорваны кровные связи.

– Наших стали притеснять в южных республиках, да? А при коммунистах так не было. Ведь правда?

Углев грустно улыбнулся, но вступать в бессмысленный разговор?..

Он-то хорошо помнил: в те времена только у РСФСР и чуть-чуть у БССР был положительный взнос в общий карман СССР. И, значит, страдало негласно именно русское население. Но говорить об этом собеседнику – только вызвать в ответ слова, что были первыми в мире по выплавке стали и чугуна на душу населения, что нас боялись, а сейчас ноги вытирают… Это Углев слышит каждый день. Несмотря на то, черт побери, что в Сиречи большинство жителей – потомки сосланных и сбежавших из

России! Например, у Калиткиных дед был зажиточный крестьянин из-под

Рязани – его отправили этапом в Сибирь, выбив зубы за характер. В местном музее есть даже фотоуголок, посвященный этой семье. Его, понятно, организовали сами нынешние Калиткины. И все равно, этакая аберрация памяти! Либо… лицемерие, переход на условный патриотический язык. Никто в эти слова не верит, но как бы так надо среди своих.

Разговор не получался. Игорь блеснул белыми зубами:

– Ешьте, выпивайте, про отдых не забывайте…

Но все же и младший Калиткин захотел поучаствовать в дискуссии.

– А вот скажите, Валентин Петрович… так сказать, если сформулировать…

О чем он? Когда Федя учился в школе, стоит, бывало, у доски, сгорбившись, как верблюд, и все изображает из себя полуграмотного мальчишку: нарочно путает ударения, корежит слова, которые тут же ему простодушно поправляет, краснея от гнева, Эмма Дулова:

– Ах, как вы можете?! Там руководитель не мар-да-рин, а ман-дарин.

– Чё? А! Манда… манда…

Класс хохочет.

– Прекратите! И стихи Пушкина здесь звучат так: “Еще ты дремлешь, друг прелестный…” А не перлестный!

– Чё?! Пер… пер… – Дубина он был в школе и грубиян, этот младший

Столб, младший Калиткин. И о чем же ныне спросить пожелал?

– Конечно, мы с братом как бы понимаем: сейчас больше свободы. Но к чему привело? Бардак и как бы воровство. Дети даже у своих родителей… Один вот недавно пошел к бандитам, чтобы те у родителей выкуп запросили, а потом часть денег ему… Ты, Игорь, смотри!

На секунду тень озабоченности проплыла по круглому лицу Игоря.

– У меня не такие дети.

– Это я так, – пояснил Федя, со щелканьем жуя виноград. -

Нестабильно стало… взорвись сейчас твоя баня – не удивлюсь.

– Ну-ну, – проворчал старший брат. – Игорь, ты не слушай.

Игорь, улыбаясь, вскинул руки и лег на пол отжиматься. Раз, два, три…

– Это я как бы так, – продолжал младший Калиткин. – А вот раньше… сто двадцать получал, зато мог на самолете хоть в Сочи махнуть. И на жизнь хватало. На червонец можно было, помню, в кабак пойти. Сейчас и полтыщи не хватит. Нет, я понимаю, было что критиковать.

– Но все было, в общем, по справедливости, – откликнулся старший.

Он, конечно, более умный. – Если вылезаешь с критикой, то и страдай.

Почему-то критикующие желали при этом оставить за собой права большинства на спокойную сытую жизнь.

Углев кивнул, это верно. Слаб человек. Да и широк русский человек, верно писал Достоевский. “Сузить бы его”. Вот, кажется, и сузили…

Снова длилось молчание. Сейчас выйдет из бани Кузьма Иванович… не уйти ли опять в парную?

Игорь скачком поднялся с пола, сел к столу, налил минеральной.

– У каждого своя правда, – важно заявил он. – Из миллионов правд составляется правда общества, так, Валентин Петрович?.. и президент служит ей.

– Конечно. Сейчас снова наша побеждает, – охотно согласился прокурор. – Гимн вернули. Я с ним всю жизнь просыпался. Вам он как?

– Он снова обращался к Углеву.