Глеб Шульпяков - Цунами

…Это были молодые женщины – пышные, с круглыми веселыми лицами. Даже одеты одинаково – в пальто и пуховые шали. Маленькие дерматиновые сумочки. Держатся под руки, чтобы не поскользнуться. Смешно семенят на каблуках. Смеются.

Они шли к метро, парами и врозь, по проезжей части, как на демонстрации. То исчезая в тени, то снова появляясь в круге света.

Переговаривались, смеялись. И я, как собака, пошел следом. Окликнул одну из них, затем другую. Спрашивал, кто они, откуда. “Как вас зовут?” Приглашал в кафе, в кино. Показывал, роняя на снег, деньги.

Но они только смеялись в ответ – и шли дальше, к метро.

Через минуту улица опустела, но тысячи черных следов на снегу остались. Разглядывая эти /лодочки,/ я понял, что рядом со мной существует реальность, о которой мне ничего не известно. Жизнь, отделенная барьером, который ни я, ни деньги преодолеть никогда не смогут.

Медленно брел обратно.

…Здание сносили по-воровски, ночью. Старый особняк обрушился, но задняя стенка еще держалась – на кирпичной кладке вывеска

“Товарищество „Добровы и Набгольц””.

Я сел в сугроб, откинулся на спину. Впервые после Таиланда мне захотелось вернуться домой. Позвонить жене, сказать, что жив и скоро буду. Встать и поехать, как эти женщины, к себе.

Как неуклюжее насекомое, взобрался грейдер. Стал утюжить битый кирпич. И другая мысль – ясная, не требующая объяснений – возникла в сознании.

“Раз /это/ происходит, я могу не возвращаться”.

“И поступать, как мне заблагорассудится”.

Я сунул ключ в скважину – и снова, как тогда, услышал щелчок.

Мэри, Мэри, чудеса -

Мэри едет в небеса…

И стал гипнотизировать зрачок, его незрячую точку.

“Открывай, сволочь”.

За дверью ожили, зашевелились. Лязгнул замок, створка подалась.

В черном проеме возникло белесое пятно.

– Как отдохнули? – раздалось из темноты. На площадку из квартиры вышла девушка.

– Откуда вы знаете? – Я настороженно сощурился. При свете лампы стало видно, что девушке сильно за сорок; и шелковый халат накинут на голое тело.

– Загорели, – запахнув ткань, кивнула. – Египет?

– Таиланд.

– Да что вы? – закрыла лицо руками, халат разъехался. Розовую распаренную ляжку покрывала венозная сетка.

– Как там было, расскажите! – Подбирая полы, нагнулась так, чтобы я смог оценить толстую грудь.

– Вот, выбрался, – пожал плечами.

– Тут ужас что показывали!

– Пару минут было страшно. Потом ничего, нормально. Приключение.

– Вы говорите как мужчина. Как молодой мужчина. – В голосе – игривые нотки. – А дети? А мы, женщины?

“Ничего не скажешь, в самом деле”.

– Подумала, столько лет живем, а не знакомы. – Она назвала свое имя. – Как-то это неправильно? – улыбнулась. – Не по-соседски.

Может, зайдете в гости?

…В коридоре ее крохотной и чрезвычайно захламленной квартиры пахло кошатиной. Елозил паркет – судя по всему, полы часто заливали. Слева тахта, вдоль стены румынская стенка, на столе старый компьютер.

Видно, что в зазорах клавиатуры лежит пепел или пух.

Из-под ног шарахнулся серый кот.

– Это кот, он людей боится. – Оправдываясь, она пятилась к окну, завешенному парчовой шторой. – Его недавно во дворе ошпарили.

Прежде чем она зажгла свечи, я успел разглядеть ее как следует. Лицо ухоженное, четкая линия губ. Выщипанные брови, мохнатые ресницы.

Похожа на какую-то американскую актрису и лет пятнадцать назад наверняка слыла красоткой. А теперь черты лица заострились. Кожа подсохла, под глазами складки. Крупные губы из чувственных превратились в вульгарные. Только волосы, густые, пепельного цвета, делали ее привлекательной.

Сколько времени мы просидели? Во втором часу мои рассказы о Таиланде иссякли. Бутылка опустела, она театрально закатила глаза. Стала накручивать пряди на палец. Я увидел на столе фотографию, перевел взгляд на соседку. Потом обратно.

Судя по всему, портрет в юности.

– Нас всегда путали, – не поворачивая головы, ответила.

На спинку кресла запрыгнул кот, заурчал.

– Я родилась на полторы минуты позже, но она всегда считала себя старшей.

“Я родилась через полторы минуты, но она считала себя главной.

Говорила, раз вышла первой, значит, сильнее. Оттолкнула меня, чтобы проложить дорогу. Поэтому в жизни должна верховодить. И в детстве мне это нравилось. На горшок, спать, все по команде. Вместе. В школе, дома – она всегда брала меня под защиту. Мы как-то играли, я разбила вазу. Мамину, отец привез из Абхазии незадолго до смерти. Та услышала, бежит с кухни. Я реву: что сейчас будет. А сестра говорит:

„Это я”. То есть она. Она разбила. Спокойно, в глаза прямо. Мать опешила, потом в крик: „Нахалка, пороть вас некому”. А я от удивления даже плакать престала. Вот такая у меня была сестра. Потом институт, учеба – тогда мы вроде стали сами по себе. Но каждый раз, когда мы встречались, она давала понять, кто главный. Лезла со своими нотациями. То и дело: „Это не пей, это не ешь. Этой помадой не пользуйся”. Наедине я терпела, ладно. Но в компаниях! Когда тебе двадцать, а сигарету из рук тащат. Начнешь спорить – сразу гадости.

Какие-то подробности гигиенические. Как мы в детстве друг другу клизмы ставили. А вокруг молодые люди – ну, вы представляете. И я решила, что все, не могу больше. Лопнуло терпение. Приехала к ней, поговорила. Объяснила, что не ребенок. Сама разберусь, что носить и с кем спать. Чтобы оставила меня в покое, в общем. У меня тогда новый молодой человек появился. „Вот пусть он и смотрит”. Она не спорила, соглашалась. Пообещала не вмешиваться – серьезно. И месяц действительно все нормально. В компаниях как подружки. Пей и кури сколько хочешь. Ночуй где угодно. Никакого контроля. И я расслабилась. К тому же роман, весна. Молодой человек был югославом, приехал на фестиваль. Высокий такой блондин, пухлые губы. Не то чтобы любовь, но лето провести можно. Тем более – обещал меня на море вывезти, за границу. А в то время, сами понимаете…

И вдруг в один прекрасный день он исчезает. Не звонит, не встречает после института. Пропал, испарился. Что случилось? Я подумала, со мной не так. Брякнула, обидела. Поторопилась с морем этим треклятым.

Звоню сестре, жалуюсь. Та отмалчивается, темнит. А потом выясняется, что она виновата. Это ей он, видите ли, не понравился. И она через друзей донесла, что я беременна от другого. Я опешила, потом в крик.

В общем, страшно поругались, просто вдрызг рассорились. Видеть ее не хотела, слышать. Не то чтобы мне этот югослав сильно нужен. Но зачем в чужую жизнь лезть? Да еще так, нахрапом?

Окончили институт, разбежались. Целый год я про нее ничего не слышала. Через подруг узнала, что вышла замуж, живет не бедно, в центре. За какого-то англичанина или американца, не знаю. У меня тоже все неплохо было. Работа, командировки без конца. Женихи.