Азиза Ахмедова - Апшеронская баллада

Помню, как однажды бабушка страшно разозлилась. Причина была какая-то пустяковая. Но ей всегда нужен был только повод, чтоб сорвать на ком-то дурное настроение.

Она бросала в лицо деду злые, несправедливые слова, говорила бесконечно долго, и губы ее при этом брезгливо кривились. Дедушка не выдержал, ушел за дом, посидел немножко в тени на камне, а затем принялся вязать веники из колючек. Я спросила:

— Дедушка, почему хорошие люди уходят так рано? Почему умерла наша «верхняя» бабушка? (Верхней я называла ее потому, что она жила в нагорной части города, а другая жила ниже, ближе к морю, и поэтому называлась «нижней» бабушкой.) А эта…

Дедушка удивленно посмотрел на меня, очевидно, его поразил вопрос, уже хотел было что-то сказать, — я видела, как шевельнулись его губы, но так и не ответил на мой вопрос. Зато я не могла успокоиться.

— Лучше бы другую бабушку привозили с собой на дачу! Всем было бы хорошо. Она никогда не сердилась. И всех нас любила.

— Понимаешь, — задумчиво сказал дед, — все дело во времени. Одних оно старит, делает злыми…

— А ты? Почему ты не такой, как бабушка? Почему «верхняя» бабушка не стала злой?

— А я разве старый? — вопросом на вопрос ответил дед.

— Нет, конечно! Ты не старый.

Я почувствовала подвох, растерялась.

Мы сидели в тени тутовника, и нам было очень хорошо вдвоем. Когда мы вернулись в дом, бабушка уже успокоилась.

Но после этого разговора я что-то поняла, убедилась, что дед всегда избегает всего, что касалось его отношений с бабушкой. И лучше не трогать в нем это. Гораздо больше я почерпнула из рассказов мамы. Оказывается, когда бабушка с дедушкой поженились, бабушка с неделю жила спокойно, улыбалась, говорила сладким голоском. Но ее хватило только на неделю. Постепенно язык ее развязывался, и началось: что ни слово — порция яда. Уже в первый год совместной жизни дед понял, что ужиться с такой нелегко. Но выхода у него не было; в ответ на возмущение окружающих он только разводил руками и виновато замечал:

— Ее зовут Халима. Это значит мягкая, покладистая, спокойная… Я думал, что она такая и есть на самом деле. Откуда мне было знать, что творится под тихо текущей водой? Видно, такая моя Судьба, а от судьбы куда денешься?

Сейчас-то я понимаю, что именно философия покорности помогла деду выдержать агрессивный характер бабушки, как говорится, пройти с нею по дороге до конца. Всю свою любовь и нежность он перенес на детей.

Особенно любил дедушка маму.

— Дочка в меня пошла и характером, и лицом, — часто с гордостью говорил он.

Мама была дороже и ближе ему всей остальной родни. Рассказывают, что, когда мама вышла замуж, дед очень тосковал, места себе не мог найти, все валилось у него из рук. Он рад был любому предлогу, чтоб навестить маму. А после моего рождения почти переселился к нам. Домой к себе уходил с неохотой. Я почти не помню сказок бабушки, но до сих пор в ушах у меня звучат тихие колыбельные баяты деда.

Бабушка на все это смотрела с явным неодобрением; по обычаям старины, дед вел себя по меньшей мере странно. Не принято было, чтобы мужчина каждый день навещал дочь. А уж чтоб мужчина нянчил внучку?!..

Дед выслушал все эти упреки молча и, никак не реагируя, продолжал бывать у нас.

Я не помню, чтобы дед с бабушкой когда-нибудь ссорились, ни разу не слышала их повышенных голосов. Но это вовсе не значило, что в доме царил мир. Дед оставался самим собой, не возражая бабушке, и поступал так, — как ему подсказывало сердце. Бабушка даже не замечала, что — постоянное напряжение в доме, насыщенность атмосферы грозовыми разрядами сказывались на здоровье старика! И однажды он слег. Навестить его пришел старый друг. Они долго сидели вместе, вспоминали детские годы, людей, которых уже не было. По всему было видно, что деду с другом хорошо: бледное лицо порозовело, руки, лежавшие неподвижно на одеяле, вновь ожили, задвигались, помогая словам, в глазах затеплился свет. Только бабушка все нервничала, хмурилась и даже стакан чая гостю не предложила. Тогда я сама догадаласьзаварила чай, разлила по стаканам и подала старикам. «А сахар?» — взглядом напомнил мне дедушка. Кинулась я — нет сахара. Оказывается, бабушка спрятала сахар и даже забрала наколотые кусочки из сахарницы. На мою просьбу она зло зашипела и глазами показала, чтоб я убиралась прочь. Я отошла, но все переживала, как же гость будет пить чай без сахара? И вдруг меня осенило — я вспомнила сушеный инжир. Эти кружочки бабушка с недавних пор прятала в сундук. Украдкой я вытащила горсть инжира, положила в сахарницу и подала на стол.

— Спасибо, внучка, — спокойно сказал дед, но я знала, каких усилий стоит ему это спокойствие.

— Сушеный инжир — королевское лакомство, — стараясь облегчить замешательство деда, заметил гость и с наслаждением стал пить чай.

Дедушка, мой дорогой, все понимающий дедушка, улыбнулся мне глазами, во взгляде его было столько тепла, благодарности, что я, боясь расплакаться (мне было обидно за деда), выбежала из комнаты.

Гость еще долго сидел с дедушкой, они тихо беседовали о том о сем, даже стихи какие-то вспоминали, потом гость, степенно откланявшись, ушел. В комнате наступила гнетущая тишина; бабушка делала вид, что занята работой. И вдруг в этой тишине я впервые услышала негромкие слова деда:

— Я никогда не прощу тебе этого…

Голос его дрогнул, глаза повлажнели… Я поняла, чего стоила дедушке эта решительность. Бабушка оскорбила в нем самое святое — закон гостеприимства, радость встречи со старым другом. Нет, ей не стало стыдно за свою жадность, за неловкость перед посторонним человеком, за боль, нанесенную деду. Она просто сделала вид, что не расслышала обращенных к ней слов. Говорят в народе: «Тверд, как камень». В моем детском мироощущении эти слова содержали более конкретный смысл: «Тверда, как моя бабушка». Твердость ее характера, неуступчивость отпугивали людей. У дедушки в молодости было много друзей, но они после женитьбы все реже навещали его. Только гость, который зашел к нам во время его болезни, продолжал ходить, не обращая внимания на старуху.

Помню, в первые дни нашего переезда на дачу я обнаружила под навесом балкона гнездо. А в гнездышке — птенец. Я была в восторге.

— Как называется эта птица? — спросила я дедушку.

— Названий у нее хоть отбавляй: «шина пипик», «шина буб», «худ-худ», «хоп-хоп», и все это названия одной птички — удода. А еще ее называют девичьей — птицей. Возможно, в других местах ее еще и как-то по-иному зовут.

— А почему так, дедушка?

Мне было даже смешно. Столько имен…

— Наверное, потому, что люди очень любят ее. И она, будто чувствуя это, всегда строит свое гнездышко рядом с человеческим жильем.