Азиза Ахмедова - Апшеронская баллада

После этого я очень внимательно приглядывалась к удоду. Мне казалось, что он умнее других птиц и очень хочет дружить с людьми. Мне стало казаться, что и глаза у птицы какие-то осмысленные, и слова, которые ты ей говоришь, она прекрасно понимает, только ответить тебе не может. Удод еще с ранней весны свил гнездо под крышей балкона. Птенец появился к нашему приезду. Я впервые увидела птицу, когда она сидела на электрическом проводе, нарядная, яркая, и в клюве, похожем на мундштук, держала что-то. На голове ее топорщился хохолок, похожий на гребень.

— Дедушка, а что у нее во рту? — спросила я.

Дедушка был дальнозоркий и хорошо видел все из дали.

— Яичко. Яйцо ящерицы, принесла для птенца.

— Птенец ест яйца ящерицы?

— Маленькие птенцы удода страшно прожорливы, все едят, едят, а наесться никак не могут.

— А почему она не кормит птенца, а держит яичко во рту?

— Нас боится. Боится, что я отниму у нее яичко ящерицы и отдам своему птенцу — тебе.

Мы с дедом посмеялись и ушли в комнату, спрятались за занавеску. Вдруг я слышу: птица зашипела, как змея, и тут же из гнезда показалась головка с небольшим хохолком кофейного цвета. Малыш, к моему удивлению, тоже зашипел в ответ. Я вопросительно посмотрела на старика: он хорошо знал язык цветов, трав, птиц, всего, что росло, ходило, летало, ползало.

— Это у них условный знак. «Иду, жди у входа в гнездо».

Так «посигналив», удод подлетел к своему малышу и сунул длинный клюв ему в горло. И тут же, взмахнув крыльями, улетел.

Я дернула деда за рукав — что, мол, за обхождение с малышом?

— У этих птиц очень маленькие язычки. Поэтому удод старается запихать корм в самое горло птенцу.

— А короткий язычок только у птенцов?

— Нет, у всех удодов.

— А как же ест взрослая птица?

Дедушка засмеялся.

— Сколько у тебя вопросов. «Почему?» «Как?» Ты у нас «почемучка». Взрослая птица хватает корм клювом, подбрасывает в воздух и ловит его на лету, широко раскрыв клюв, корм попадает прямо в горло, и она легко проглатывает его.

— Ну и хитра!

И я подумала о том, что как-нибудь попробую таким образом что-нибудь съесть. Но тут же перед глазами встало сухое лицо бабушки, и сразу все увяло. А птица-мать все летала-летала и каждый раз возвращалась с каким-нибудь лакомством: ящерками, навозными жучками, червячком.

Утром она улетела рано, некоторое время ее совсем не было. Я даже забеспокоилась, меня заинтересовали ее временные отлучки: куда она улетала?

— Ей же тоже надо подкрепляться, — объяснил дед.

И действительно, не может же «кормящая мать» голодать. И еще дедушка сказал:

— Если удод летает низко над землей, значит, выискивает корм для птенца, и тогда трогать его нельзя.

В конце рабочего дня, до отказа заполненного заботами, суетой, большими и маленькими делами, хочется остаться одной и вновь, как в замедленной съемке, прокрутить перед мысленным взором услышанное, пережитое. Я могу часами сидеть одна, спрятавшись от людей и в то же время продолжая жить их жизнью. В такие минуты единственный, кто мне не мешает, это моя внучка. Устроившись на ковре, она рассказывает сказки своим куклам, напевает песенки. Недавно, смотрю, она бормочет что-то, разглядывая яркие картинки в книге. Прислушалась.

— Вот чинара, с большой зеленой головой. Корни, как ноги, крепкие-крепкие, ушли в землю… И все листики дрожат, дрожат… Дрожащая чинара.

Я поразилась. Так, почти теми же словами говорил мой дед, рассказывая мне о чинаре.

— Почему ты ее так называешь? — спросила я тогда у деда.

— Потому что стоит налететь ветру-она вздрагивает и что-то поет.

…Я прислушивалась к трепещущей чинаре, и мне становилась понятной ее песня. Я любила это дерево. Листья у нее снизу серебристые, а сверху изумрудные. Стоит подуть ветру, и листья приходят в движение. Это трепетное серебристо-изумрудное сверкание под легким, почти неощущаемым ветерком наполняло меня восторгом. Я видела, как тянет к чинаре свои гибкие веточки ива, и была уверена, что они разговаривают, шепчутся друг с другом. Мне даже казалось, что я понимаю их таинственный, никому не ведомый язык.

Поодаль росло фисташковое дерево, но оно не трогало моего воображения, хоть тоже было красивым по-своему. На фисташковое дерево я смотрела как на добрую тетушку, всегда припасавшую лакомство.

У этого дерева и листья пахучие, как цветы. Пробегая мимо, я всегда останавливалась: дерево даже пахло вкусно. К осени в зеленую крону фисташкового дерева вкрапливаются похожие на крошечные дыньки плоды. Фисташки, созрев, лопались, и под кожурой показывался розоватый язычок.

Разные вкусы у людей. Одни любят розу, другие кипарис, третьи веселую полевую ромашку. Но фисташки поэты воспевали во все времена, они сравнивали фисташки с нежными губами красавиц, даже пахлаву украшали ее плодами. Когда мне случалось бывать вдали от родной земли, мне вспоминался Апшерон голубизной неба, золотым песком своих пляжей и… фисташковым деревом, неприхотливым, скромным в неброской своей красоте. Жаль, что теперь его все реже и реже встречаешь в садах, на дачах. Неужели оно вообще уйдет с нашей земли? А карагач? Правда, он не плодоносит, но сколько людей в жаркий полдень укрывает он от нестерпимого зноя! Казалось, не ветер приводит в движение листья этого похожего на мудрого старика дерева, а сам карагач рождает ветер движением своих могучих ветвей. К сожалению, вырождается и карагач. Этим деревьям — и фисташковому, и карагачу — грозит исчезновение. Они умирают стоя, протягивая сухие, опаленные солнцем ветви к людям, будто на помощь зовут с немым укором нашему равнодушию.

И о лоховом дереве спросила меня внучка. Как когда-то дед открывал мне мой Апшерон, я теперь тороплюсь передать девочке красоту и запахи родной земли, тайны деревьев, птиц, аромат свежеиспеченного хлеба и неистовый нрав Каспия.

— Ты только понюхай, как пахнет лоховое дерево, когда зацветает, говорил дедушка, срывая мне веточку с желтовато-пушистыми соцветьями. Понюхай и никогда не забудешь. Даже вдали от дома этот запах будет частицей твоей земли…

В дни праздника азербайджанцы украшают подносы с подарками лохом, среди которого горят маленькие разноцветные свечи. Рядом ставят очищенные орехи, леденцы, хушкабар, ногул, крашеные яйца, шакербуру, пахлаву. Иногда закрываю глаза и вижу этот праздничный стол, буйство красок и ароматов моей земли. И на душе делается светлее. Особенно когда вспоминаю проросшую в блюдцах пшеницу. Сеял дед пшеничные зерна в начале весны. Я радовалась им. Вместе с тем всегда было немножко грустно. Появляясь на свет, чтобы прорасти, подарить людям красоту и свежесть своих ростков, всходы потом погибали. Я старалась удлинить их жизнь, часто поливала, переносила тарелочки с зеленью то на солнышко, то в тень, но, несмотря на все мои старания, через некоторое время зелень увядала.