Томас Пинчон - Когда объявят лот 49

Тристеро или существовал на самом деле, в своем собственном праве, или же был лишь гипотезой — может, даже фантазией Эдипы, свихнувшейся на почве взаимоотношений с имуществом покойника. Здесь в Сан-Франциско, вдали от материальных составляющих этого имущества, был шанс обнаружить, что все это дело спокойно распалось на кусочки и растаяло. Тем вечером она решила положиться на милость течения и просто наблюдать, как ничего не происходит, в уверенности, что все это нервное, мелочь, с которой следует обратиться к психоаналитику. У Норт-Бич она съехала с трассы, немного покружила, пока не припарковалась, наконец, на круто спускающейся улочке среди складов. Затем побрела по Бродвею, слившись с вышедшими на вечернюю прогулку.

Не прошло и часа, как на глаза ей попался почтовый рожок с сурдинкой. Она фланировала вдоль по улице, заполненной стареющими мальчиками в костюмах из универмага "Рус Аткинс", когда натолкнулась вдруг на шайку туристов, залихватски вываливающихся из автобуса «Фольксваген», дабы обследовать ночные сан-францисские местечки. — Позвольте, я нацеплю это на вас, услышала она голос у своего уха, — я только что оттуда, — и тут же обнаружила наглухо пришпиленную к груди светло-вишневую карточку с надписью ПРИВЕТ! МЕНЯ ЗОВУТ АРНОЛЬД СНАРБ! ИЩУ ВЕСЕЛЫХ РАЗВЛЕЧЕНИЙ! Эдипа оглянулась и увидела пухлое розовощекое лицо, которое подмигнуло ей и пропало среди полосатых рубах и неподложенных плечей, — и исчез Арнольд Снарб в поисках развлечений еще веселее.

Прозвучал спортивный свисток, и Эдипа оказалась в стаде граждан с карточками, которое двигалось к бару "ВсJ по-гречески". О нет! — подумала Эдипа. — Сегодня никаких кабаков, только не это, — и попыталась было вырваться из подхватившего ее людского потока, но потом вспомнила, что решила отдаться на милость течения.

— Теперь сюда, — проинструктировал гид, в его воротник темными щупальцами стекал пот, — и вы увидите представителей третьего пола розово-голубых, которыми заслуженно славится город у Залива. Для некоторых подобный опыт может показаться странным, но помните: не нужно вести себя как кучка туристов. Если вам сделают гнусное предложение, отнеситесь к этому с юмором — всего лишь часть веселой ночной жизни в знаменитом Норт-Биче. Опрокиньте пару рюмашек, а когда услышите свисток, быстрехонько выскакивайте. Собираемся прямо здесь. Если будете хорошо себя вести, мы успеем еще в «Финоккиос». — Он дважды дунул в свисток, и туристы, разразившись воплем, бросились в неистовую атаку на бар, внеся Эдипу внутрь. Когда все успокоилось, она обнаружила, что стоит с бокалом неведомой жидкости у дверей, придавленная к высокому человеку в замшевой спортивной куртке. На лацкане которой вместо светло-вишневой карточки Эдипа приметила тонкой работы значок из бледно поблескивающего сплава в форме почтового рожка Тристеро. Сурдинка и все прочее.

Прекрасно, — сказала она себе. — Ты проигрываешь. Всего одна попытка, а заняла не больше часа. — Ей следовало немедленно ехать назад в Беркли, в отель. Но она не могла.

— Что, если бы я вам представилась, — обратилась она к владельцу значка, — как человек от "Турна и Таксиса"?

— Это театральное агентство? — спросил он. Большие уши, стриженные чуть ли не по самый скальп волосы, прыщавое лицо и удивительно пустые глаза, чей быстрый взгляд искоса окинул ее груди. — Где вы умудрились откопать такое имя — Арнольд Снарб?

— Я отвечу, если скажете, откуда у вас этот значок, — сказала Эдипа.

— Простите?

Она решила подразнить его: — Если это гомосексуальный знак, то меня такие вещи ни капли не волнуют.

Глаза ничего не выражали: — Гомики меня не интересуют, — сказал он. Впрочем, вы тоже. — Повернулся к ней спиной и заказал выпивку. Эдипа сняла свою карточку, положила ее в пепельницу и спокойно, стараясь не выдать истерику, произнесла:

— Слушайте, вы должны мне помочь. По-моему, я скоро свихнусь.

— Вы не туда обращаетесь, Арнольд. Поговорите со своим священником.

— Я пользуюсь почтой США — меня никто не обучил другим способам, продолжала она умолять. — Но я вам не враг. И не хочу им быть.

— А как насчет дружбы? — Он повернулся вокруг своей оси на стуле и снова смотрел на нее. — Хочешь быть другом, Арнольд?

— Не знаю, — все, что пришло ей в голову.

Он смотрел на нее пустым взглядом. — А что ты знаешь?

Она все ему выложила. А почему бы и нет? Не утаила ничего. В конце рассказа туристам засвистели на выход, он допил вторую рюмку, а Эдипа третью.

— О «Керби» я слышал, — сказал он, — это кодовое имя, а не реальный человек. Но ничего не знаю ни о твоем синофиле с того берега, ни о дурацкой пьеске. Никогда не думал, что у этого вопроса вообще есть история.

— Я только об этом и думаю, — откликнулась она немного жалобно.

— И, — почесав ежик на голове, — тебе некому больше об этом рассказать? Только случайный знакомец в баре, которого ты даже не знаешь, как зовут?

Она не смотрела на него. — Скорее всего, нет.

— И у тебя нет ни мужа, ни психоаналитика?

— Есть и тот, и другой, — ответила Эдипа, — но они ничего не знают.

— Ты не можешь им рассказать?

Поколебавшись секунду, она встретила взглядом вакуум его глаз и пожала плечами.

— Ну тогда я расскажу тебе все, что знаю, — решил он. — Мой значок означает, что я — член AИ. "Анонимные инаморати". «Инаморати» — значит «влюбленные». И это самая худшая из подсадок.

— Если человек влюбился, — сказала Эдипа, — то ваши отправляются к нему в качестве сиделок, что ли?

— Ну да. Сама идея заключается в достижении точки, где тебе все это больше не нужно. Мне повезло. Я врубился еще юношей. Но существуют шестидесятилетние мужчины — хочешь верь, хочешь нет — а женщины даже и постарше, которые по ночам просыпаются от собственных криков.

— Вы, наверное, проводите собрания, как "Анонимные алкоголики"?

— Нет, конечно нет. Ты получаешь телефонный номер — служба, куда можно позвонить. Никто не знает ничьих имен, просто — номер, куда обратиться, если не можешь справиться сам. Мы одиночки, Арнольд. Собрания погубили бы идею.

— А как с сиделками? Ведь можно влюбиться и в них?

— Они уходят, — ответил он. — Ты никогда не встречаешь их дважды. Их направляет телефонная служба, которая следит за тем, чтобы не было повторов.

Откуда взялся рожок? Корни восходят к самому основанию общества. В начале шестидесятых был один ответственный работник «Йойодины», живший неподалеку от Лос-Анжелеса и занимавший в корпоративной табели о рангах место где-то между инспектором и вице-президентом. В тридцати девять лет его из-за автоматизации вышвырнули с должности. Поскольку с семи лет от роду его строго-настрого воспитывали в духе эсхатологии, согласно которой единственный удел его, если не считать смерти, — президентство, и поскольку позже его не обучили ничему, а лишь умению ставить подписи на секретных меморандумах, которые он никак не мог понять и, следовательно, не мог возложить на себя вину за бредовые секретные программы, смысл которых — в силу их секретности — так никто ему и не объяснил, то первой мыслью сего ответственного работника было покончить с собой. Но воспитание напомнило о себе: он не мог принять решения, не выслушав соображений коллегиального органа. Он поместил объявление в разделе «Личное» лос-анжелесской «Таймс» с вопросом к тем, у кого случался подобный бзик, — есть ли сколько-нибудь серьезные резоны, чтобы не совершать-таки самоубийство. Он проницательно предположил, что из успешных самоубийц не откликнется никто, и ему автоматически достанутся лишь позитивные мнения. Предположение оказалось неверным. После того, как он целую неделю нетерпеливо наблюдал за почтовым ящиком в японский бинокль — прощальный подарок жены (она ушла на другой же день, как его выперли) — и не получал в своей ежедневной почте ничего, кроме рекламок страховщиков и риэлтеров, настойчивый стук в дверь стряхнул с него хмельной черно-белый сон о том, как он сигает с небоскреба прямо в час-пиковый поток машин. Был конец воскресного дня. Он открыл дверь и увидел престарелого бомжа — вязаная шапочка и крюк вместо руки, — который всучил ему связку писем и, не проронив ни слова, размашисто зашагал прочь. Письма большей частью были написаны людьми, у которых самоубийство сорвалось из-за неуклюжести или приступа трусости в последнюю минуту. Ни одно не приводило убедительных доводов в пользу жизни. Но наш ответственный работник все же пришел в крайнее возбуждение и провел еще неделю с бумажками, где в две колонки записывал доводы за высотный прыжок и против. Принять решение в отсутствие четких инициирующих мыслей оказалось невозможным. В конце концов он обнаружил в «Таймс» передовицу с телефотографией от "Ассошиейтед Пресс" о вьетнамском буддийском монахе, который сжег себя в знак протеста против американской политики. "Вот это класс!", — воскликнул ответственный работник. Он отправился в гараж, выцедил из бака своего «Бьюика» весь бензин, надел зеленый приталенный костюм из "Закари Олл", запихнул в карман пиджака все письма от неудавшихся самоубийц, пошел на кухню, сел на пол и стал поливаться бензином. Он собирался было сделать прощальный щелчок колесиком своей верной «Зиппо», которая прошла с ним через нормандские лесополосы, Арденны, Германию и послевоенную Америку, когда вдруг услышал ключ в скважине входной двери и голоса. Это была его жена с человеком, в котором он вскоре узнал того самого специалиста по организации труда, из-за которого вместо него поставили IBM 7094. Заинтригованный такой иронией судьбы, он сидел на кухне и слушал, не вытаскивая галстук из бензина — как фитиль. Из того, что ему удавалось разобрать, выходило, будто эксперт желал заняться с его женой любовью на марокканском ковре в гостиной. Жена была, пожалуй, не против. Ответственный работник различал бесстыдный смех, расстегивающиеся молнии, стук упавших туфель, тяжелое дыхание, стоны. Вытащив галстук из бензина, он сдавленно захихикал и закрыл свою «Зиппо». "Там смех", — сказала жена. "Там запах бензина", — сказал специалист. Держась за руки, обнаженные, они проследовали на кухню. "Я хотел поиграть в буддийского монаха", — объяснил ответственный работник. "И чтобы решиться, изумился специалист, — ему понадобилось три недели. Знаешь, сколько бы это заняло у IBM 7094? Двенадцать микросекунд. Не удивительно, что тебя уволили". Запрокинув голову, ответственный работник хохотал добрых десять минут, а жена со своим дружком, встревоженно послушав его, вышли, оделись и отправились за полицией. Служащий же скинул одежду, принял душ и повесил костюм сушиться. Но тут он заметил любопытную вещь. Марки на некоторых письмах в кармане почти побелели. Он понял, что бензин растворил типографскую краску, взял одну из марок, праздно потер ее и неожиданно увидел рисунок почтового рожка с сурдинкой, отчетливо различимый на фоне его пальца через водяной знак. "Знамение! — прошептал он". Будь он человеком религиозным, он рухнул бы на колени. Но будучи тем, кто он есть, ответственный работник объявил: "Моей огромной ошибкой была любовь. С этого самого дня клянусь держаться от любви подальше — гетеро, гомо, би, собаки или кошки, машины, хоть черта в ступе. Я создам общество одиноких — тех, кто предан этой цели, и этот знак, открытый тем же бензином, что чуть не погубил меня, станет его эмблемой". Так он и поступил.