Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

Воздух вокруг вершин насыщен энергией человеческого мозга. Никчемный шум мира не достигает этих высот. Великий аскет зовет своих учеников, юношей шестнадцати-восемнадцати лет и в полночь приводит их к замерзшему озеру среди гор. Они раздеваются, разбивают корку льда и погружают свои одежды в ледяную воду, затем надевают их и сушат теплом своих тел. Снова сняв одежды, погружают их в воду, снова высушивают на своих телах и так семь раз. После чего они возвращаются в монастырь к утренней службе.

Они поднимаются на вершины в пять, шесть тысяч метров высотой. Спокойно усаживаются, глубоко равномерно дышат, голое гладкое тело не испытывает при этом холода. В ладонях они держат сосуд с ледяной водой, которой, сконцентрировавшись, посылают свою энергию, и вода закипает. Затем они готовят чай.

Великий аскет собирает вокруг себя учеников и говорит: «Несчастье тому, кто не имеет в себе источника счастья! Несчастье тому, кто хочет жаловаться на других! Несчастье тому, кто не чувствует, что эта жизнь и та, другая — единое целое!»

Наступала ночь, читать стало невозможно. Я закрыл книгу и посмотрел на море. «Необходимо, — думал я, — освободиться от всех своих фантомов… Несчастье тому, — внушал я себе, — кто не может освободиться от Будды, богов, родины, идей!»

Море внезапно потемнело. Молодая луна скатывалась кувырком к горизонту. Где-то вдалеке, в садах, тоскливо выли собаки, и весь овраг наполнился воем.

Появился заляпанный грязью Зорба, рубашка висела на нем лохмотьями. Он опустился на корточки возле меня.

— Здорово спорилось сегодня, — сказал он с удовлетворением, — хорошо поработали.

Я слышал слова Зорбы, но не понимал их смысл. Мое сознание еще находилось среди далеких и таинственных отвесных скал.

— О чем ты думаешь, хозяин? Похоже, ты где-то в другом месте.

Я пришел в себя, посмотрел на своего товарища и покачал головой:

— Зорба, тебе кажется, будто ты великолепный Синдбад-Мореход, и бахвалишься тем, что побродил по миру. Но ты ничего, ничего не видел, несчастный! Впрочем, и я не больше. Мир гораздо обширнее, чем мы представляем. Мы путешествуем, пересекаем земли и моря, а на самом деле не высунули носа за порог своего дома.

Зорба пошевелил губами, но ничего не сказал. Он только проворчал что-то, словно верный пес, которого ударили.

— На свете есть горы, — продолжал я, — высокие, огромные горы, где множество монастырей. В них обитают монахи в желтых одеждах. Они спят, скрестив ноги, месяц, два, шесть месяцев и думают только об одной единственной идее. Только одной, ты слышишь? Они не думают, как мы, о женщине и лигните, или о книгах и о лигните; они концентрируют свое сознание на одной, только одной идее и творят чудеса. Именно так и происходят чудеса. Видел ли ты, Зорба, что происходит, когда с помощью лупы собирают солнечные лучи в одну точку? В этом месте тотчас вспыхивает огонь. Почему? Потому что поток солнца не рассеян, он собрался целиком в одной точке. То же самое происходит с сознанием человека. Чудеса творят, концентрируя свое сознание только на чем-то одном. Ты понимаешь, Зорба? Зорба задыхался. В какую-то минуту он встрепенулся, словно хотел убежать, но сдержался.

— Продолжай, — проворчал он сдавленным голосом. Но тут же рывком встал, как столб.

— Замолчи! Замолчи! — крикнул старый грек. — Зачем ты мне все это говоришь, хозяин? Почему ты мне отравляешь душу? Мне было здесь хорошо, зачем ты меня расстраиваешь? Я был голоден, и Господь Бог или дьявол (пусть меня повесят, но я не вижу разницы) бросил мне кость, которую я лизал. И еще вилял хвостом и благодарил. Теперь же… Зорба топнул ногой, повернулся ко мне спиной и уже было двинулся к нашей хижине, но он еще кипел.

— Тьфу! Чудесная кость… — прорычал мой товарищ. — Старая грязная певичка! Грязная старая баржа! Он взял горсть гальки и швырнул ее в море.

— Но кто же он, кто он такой, тот, кто бросает нам кости?

Зорба немного подождал и, ничего не услышав в ответ, заволновался.

— Ты ничего не говоришь, хозяин? — воскликнул он. — Если ты знаешь, скажи мне об этом, чтобы я тоже знал его имя, и не беспокойся, я быстро все улажу. Но так вот, наугад, куда, в какую сторону идти? Так и нос разбить недолго.

— Я хочу есть, — сказал я, — займись-ка кухней. Поедим сначала!

— Что, уже и одного вечера невозможно провести без того, чтобы не поесть, хозяин? Когда-то у меня был дядя монах, он в течение всей недели только пил воду и ел соль, а по воскресеньям и большим праздникам добавлял немного отрубей. Так вот, он прожил сто двадцать лет.

— Он прожил сто двадцать лет, Зорба, потому, что он верил. Он нашел своего бога, у него не было других забот. А у нас, нет бога, который бы нас накормил, поэтому разжигай огонь, там еще осталось несколько кефалей. Приготовь суп, горячий, густой, чтобы было много лука и перца, такой, как мы любим. А там видно будет.

— Что значит будет видно? — спросил со злостью Зорба. — С полным желудком все позабудется.

— Именно этого я и хочу! В этом и есть ценность пищи, Зорба. Так давай же, действуй, приготовь рыбный суп, старина, иначе наши головы расколются!

Но Зорба не пошевелился, пристально глядя на меня.

— Послушай, хозяин, — сказал он, — я знаю твои задумки. Так вот, сейчас, пока ты рассказывал, меня, как говорят, озарило.

— И какие же мои задумки, Зорба? — спросил я с любопытством.

— Ты хочешь построить монастырь, вот что! Монастырь, куда вместо монахов поместишь несколько писак, вроде твоей милости, которые будут проводить время, занимаясь бумагомарательством день и ночь. А потом, как у святых (судя по рисункам), из их уст будут выползать ленты со словами. Ну как, я угадал? Опечаленный, я склонил голову. Давнишняя юношеская мечта, широкие крылья, потерявшие свое оперение, наивные, благородные, достойные помыслы… Создать коммуну единых по духу, укрыться там с десятком товарищей — музыкантов, художников, поэтов, работать в течение целого дня и встречаться только по вечерам, есть, петь всем вместе, читать, задаваться вечными вопросами, разрушать стереотипы. Я уже выработал правила для такой коммуны. Нашлось даже подходящее помещение на перевале к югу от Афин…

— Я угадал! — сказал Зорба, очень довольный, видя, что я продолжаю молчать.

— Что ж, тогда я попрошу тебя об одном одолжении, отец игумен: в этот самый монастырь ты меня возьмешь привратником, чтобы я мог заниматься контрабандой и иногда пропускать непотребные вещи: женщин, мандолины, бутыли с водкой, жареных молочных поросят… Чтобы ты не растрачивал свою жизнь по пустякам!

Он засмеялся и быстро направился к хижине, я поспешил за ним. Он почистил рыбу, так и не разжав губ. Я принес дров и разжег огонь. Когда суп был готов, мы взяли наши ложки и стали есть прямо из кастрюли.