Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

Убийство вдовы потрясло мое сознание, в котором в течение многих лет любой яд превращался в мед. Моя философия тотчас овладела этим страшным сигналом, окутало образами, лукавством и нейтрализовало его. Точно так же пчелы обволакивают воском голодных шмелей, которые прилетают красть их мед.

Через несколько часов вдова уже оставалась в моей бпамяти спокойной и улыбающейся, превратившись в символ. В моем сердце ее образ как бы покрылся воском, она больше не могла посеять во мне панику и украсть мой рассудок. Ужасное событие прошедшего дня теряло свою остроту, растворяясь во времени и пространстве, сливаясь в единое целое с исчезнувшими великими цивилизациями, которые отождествлялись с ритмами земли, та в свою очередь с вселенной; возвращаясь к вдове, я видел, что она подвластна вечным законам, примирена со своими убийцами, покойна и безмятежна.

Время приобрело в моем сознании свой истинный смысл: казалось, вдова умерла тысячи лет тому назад, в эпоху эгейской культуры, а юные кудрявые девы Кносса погибли сегодня утром на берегу этого улыбающегося моря.

Сон овладел мной, как когда-нибудь — нет ничего более непреложного — это сделает смерть, и я мягко погрузился во мрак. Не знаю, когда возвратился Зорба и возвращался ли он вообще. Утром я нашел его на горе, буйствующим с рабочими.

Чтобы они ни сделали, ему не нравилось. Зорба уволил троих рабочих, которые пытались настоять на своем, сам взял заступ и стал пробивать путь для столбов среди кустарника и скал. Взобравшись на гору, он нашел дровосеков, которые рубили сосны, и разорался. Один из них засмеялся и что-то пробормотал. Зорба бросился на него.

Вечером он спустился, изнуренный, оборванный, и сел возле меня на берегу. Когда Зорба наконец заговорил, речь шла только о строительном лесе, тросах и лигните, будто он был завзятый предприниматель, спешащий опустошить все кругом, получить свой барыш и убраться.

В какое-то мгновенье, немного утешившись, я готов был заговорить о вдове; Зорба протянул свою ручищу и закрыл мне рот:

— Помолчи! — сказал он глухо.

Пристыженный, я замолчал. «Вот это настоящий мужчина, — подумал я, позавидовав его восприятию случившегося. — Только стойкий человек с горячей кровью, страдая, плачет настоящими слезами, а в счастье не обнаруживает своей радости».

Так прошли три или четыре дня. Зорба работал не покладая рук, без передышки, забывая о пище и воде. Он таял на глазах. Как-то вечером я сказал ему, что мадам Бубулина все еще больна, врач не приходил, и она бредила, шепча его имя.

— Это хорошо, — проговорил он, сжав кулаки. На следующий день он отправился в деревню и сейчас же вернулся.

— Ты ее видел? — спросил я его. — Как она себя чувствует?

— С ней все в порядке, — сказал старый грек, — она умирает.

Широким шагом он направился в горы. В тот же вечер, не поужинав, Зорба взял палку и вышел.

— Куда ты идешь, — спросил я его, — в деревню?

— Нет, я немного прогуляюсь и тут же вернусь.

Тем не менее, он решительно направился в сторону деревни.

Я устал и лег спать. Мозг мой снова устроил смотр всего пережитого, воспоминания цеплялись одно за другое, меня вновь охватила печаль, мысли перескакивали с предмета на предмет и, наконец, снова вернулись к Зорбе.

«Если он встретится с Манолакасом на одной дорожке, — думал я, — этот сумасшедший критский великан сразу набросится на него. Похоже, что все эти дни он сидел взаперти и зализывал свои раны. Стыдясь показаться в деревне, Манолакас без конца уверял, что если ему попадется Зорба, он разорвет его на кусочки, как «кролика». Еще вчера, в полночь, один из рабочих видел, как тот с ножом бродил вокруг нашего сарая Если они встретятся сегодня вечером, произойдет убийство».

Одним прыжком я поднялся, оделся и быстро направился по дороге в деревню. Теплая влажная ночь благоухала диким левкоем. Вскоре я различил в темноте медленно шедшего Зорбу, похоже, он здорово устал. Останавливаясь время от времени, чтобы посмотреть на звезды, прислушаться, он снова продолжал путь, чуть ускорив шаг; слышался стук его палки о камни.

Он подошел к саду вдовы. Воздух был напоен ароматом цветов лимона и жимолости. В эту минуту среди апельсиновых деревьев зазвучала умопомрачительная душераздирающая трель соловья. Он пел во мраке, и у вас перехватывало дыхание. Зорба резко остановился, у него, видно, тоже перехватило дыхание от этих нежных звуков.

Вдруг тростниковая изгородь шевельнулась, острые стебли зашумели, как стальные лезвия.

— Эй, приятель! — произнес низкий грубый голос. — Эй, старикашка, наконец-то ты мне попался!

Я похолодел. Голос был мне знаком. Зорба сделал шаг, поднял свою палку и снова замер. При свете звезд я видел каждое его движение. Одним прыжком громадный верзила выскочил из тростника.

— Кто здесь? — крикнул Зорба вытянув шею.

— Это я, Манолакас.

— Иди своей дорогой, убирайся отсюда!

— Ты меня обесчестил, Зорба!

— Это не я тебя обесчестил, Манолакас, убирайся, говорят тебе. Ты крепкий парень, но удача от тебя отвернулась, она слепа, разве ты не знаешь этого?

— Удача или неудача, слепая или нет, — сказал Манолакас (я слышал, как скрипнули его зубы), — а я хочу смыть свой позор. И именно сегодня. У тебя есть нож?

— Нет, — ответил Зорба, — у меня только палка.

— Так сходи за ножом. Я тебя подожду здесь. Иди же! Зорба не шевелился.

— Ты что, боишься? — прохрипел, насмехаясь Манолакас. — Иди же, я жду тебя!

— Что я буду делать с ножом, старина? — сказал Зорба, начиная злиться. — Скажи, что мне с ним делать? Вспомни, в церкви у тебя был нож, у меня его не было, не так ли? И все равно, мне кажется, я ловко выкрутился. Манолакас взревел:

— Так ты еще и издеваешься надо мной? Удачный момент ты выбрал, у меня нож, а у тебя его нет. Неси свой нож, грязный македонец, и мы померяемся силой.

— Брось свой нож, а я брошу свою палку, и тогда померяемся силой, — ответил Зорба, дрожащим от гнева голосом. — Ну же, давай, грязный критянин. Зорба поднял руку и бросил свою палку, я услышал, как она стукнула в камыше.

— Брось свой нож! — снова крикнул Зорба.

Совсем тихо, на цыпочках, я приблизился и в свете звезд успел увидеть блеснувший в камышах нож. Зорба поплевал на ладони.

— Смелее! — крикнул он, собрав все силы. Но прежде, чем молодцы успели накинуться друг на друга, я бросился между ними.

— Остановитесь! — крикнул я. — Подойди ко мне, Манолакас, и ты тоже, Зорба. Вам не стыдно? Противники медленно сближались.

— Пожмите друг другу руки! — сказал я. — Вы оба отличные парни, помиритесь.

— Он меня оскорбил… — сказал Манолакас, пытаясь высвободить руку.

— Тебя нельзя так легко оскорбить, капитан Манолакас! — возразил я. — Вся деревня знает тебя как смелого человека. Забудь о том, что произошло у церкви. То был злополучный день. Теперь это в прошлом, все кончилось! И потом, не забывай, что Зорба нездешний, он македонец и для нас, критян, будет бесчестьем поднять руку на гостя. Ну, дай же твою руку, вот это настоящая смелость, и пойдем к нам в хижину, выпьем по стаканчику и нажарим колбасы, чтобы скрепить дружбу, капитан Манолакас! Я полуобнял Манолакаса, подтолкнув его немного в сторону.