Джеффри Евгенидис - Средний пол

Никто не мог вспомнить, как ее зовут, так как она не была постоянной прихожанкой. Она даже не была гречанкой. Ее видели в церкви только в тот день, и больше она никогда не появлялась, словно единственная цель ее существования заключалась в том, чтобы изменить ход мыслей моей матери. Девочка стояла в ванной, оттянув в сторону мокрую одежду, от которой шел пар, а Тесси намачивала полотенца.

— С тобой все в порядке, милая? Ты не очень обожглась?

— Этот мальчик, он такой неуклюжий, — промолвила девочка.

— Да уж. Вечно куда-то лезет.

— Мальчики бывают такими своевольными.

Тесси улыбнулась.

— Какие слова ты знаешь!

От этой похвалы девочка расплылась в широкой улыбке.

— «Своевольный» — это мое любимое слово. У меня брат очень своевольный. А в прошлом месяце моим любимым словом было «велеречивый». Но его не удается часто использовать. Мало что можно назвать велеречивым.

— Ты абсолютно права, — рассмеялась Тесси. — А со своеволием сталкиваешься повсюду.

— Совершенно с вами согласна, — кивнула девочка.

Прошло две недели. Наступило пасхальное воскресенье 1959 года. Наша религиозная приверженность к юлианскому календарю снова разделила нас с соседями. За две недели до этого мой брат наблюдал, как все дети нашего квартала охотились за крашеными яйцами в близлежащих кустах, как его друзья поедали головы шоколадных зайцев и забрасывали пригоршни желейных бобов в свои кариозные пасточки. И глядя на это из окна, он больше всего хотел верить в американского бога, который умер тогда, когда надо. Пункт Одиннадцать же только накануне начал красить яйца, да и то в один цвет — красный. Остальные яйца уже поблескивали во все удлинявшихся лучах весеннего равноденствия. Весь обеденный стол был заполнен мисками с яйцами. Они висели в вязаных мешочках в дверных проемах, громоздились на каминной полке, их запекали в чуреки крестообразной формы.

Но сейчас обед уже закончился, время двигается к вечеру. Мой брат улыбается, потому что теперь наступает та часть греческой Пасхи, которая не может сравниться ни с охотой за яйцами, ни с желейными бобами, — соревнование на самое крепкое яйцо. Все собираются вокруг стола. Закусив губу, Пункт Одиннадцать выбирает себе яйцо, осматривает его и кладет на место. Берет следующее.

— Кажется, это ничего, — замечает Мильтон, тоже выбирая яйцо. — Настоящая бронебойная машина.

Пункт Одиннадцать готовится к нападению. И в этот момент моя мать неожиданно похлопывает отца по спине.

— Минуточку, Тесси. Мы здесь собираемся сразиться.

Она похлопывает его сильнее.

— Что?

— Температура. — Она умолкает. — Она повысилась на шесть десятых.

Она начала-таки пользоваться термометром. Отец ошеломлен.

— Сейчас? — шепотом спрашивает он. — Господи, Тесси, ты уверена?

— Ты велел мне следить за повышением температуры, и я говорю тебе, что она повысилась на шесть десятых градуса. К тому же прошло уже тринадцать дней с того времени, как ты… сам знаешь что, — добавляет она, понизив голос.

— Ну давай, папа, — канючит Пункт Одиннадцать.

— У меня нет времени, — отвечает Мильтон и кладет свое яйцо в пепельницу. — Это мое яйцо, и не смейте трогать его, пока я не вернусь.

И мои родители совершают все необходимое наверху в своей спальне. Природная детская скромность мешает мне представить себе эту сцену во всех подробностях. Разве что одна деталь: когда все закончено, мой отец произносит: «Ну вот, теперь должно получиться». И он оказался прав. В мае Тесси узнала о том, что забеременела, и началось долгое ожидание.

В шесть недель у меня уже были глаза и уши. В семь — ноздри и губы. В это же время начали формироваться мои половые органы. Эмбриональные гормоны, подчиняясь хромосомным сигналам, начали подавлять структуры Мюллера и способствовать развитию каналов Вольфа. Мои двадцать три пары хромосом соединяются и скручиваются, вращаясь как колесо рулетки, в то время как папочка кладет свою руку на мамин живот и произносит: «На счастье!» Выстроившись ровными рядами, мои гены в точности выполняют полученные распоряжения. Все, за исключением пары отщепенцев — или революционеров, в зависимости от того, как вы на это смотрите, — которые скрываются в хромосоме под номером пять. Вместе взявшись за дело, они истребляют энзим, препятствующий выработке определенного гормона, и тем самым сильно усложняют мне жизнь.

Мужчины в гостиной перестают говорить о политике и вместо этого делают ставки на то, кто родится у Милта — мальчик или девочка. Мой отец абсолютно уверен. Через двадцать четыре часа после соития температура у мамы повышается еще на две десятых, подтверждая овуляцию. К этому времени «мужские» сперматозоиды уже измождены. А «женские», как черепахи, выигрывают забег. После чего Тесси вручает Мильтону термометр и заявляет, что больше никогда не хочет его видеть.

Все это предшествовало тому дню, когда Дездемона вращала ложечку над животом моей матери. Ультразвук в те времена еще не открыли, поэтому приходилось прибегать к кухонной утвари. Дездемона садится на корточки. Кухня погружается в гробовую тишину. Женщины смотрят и ждут, закусив губу. Сначала ложка вообще не движется. Рука у Дездемоны дрожит, и у тети Лины уходит несколько секунд на то, чтобы вернуть ложку в неподвижное состояние. Затем ложка начинает вращаться, я брыкаюсь, мама вскрикивает. И вот, словно под воздействием никем не ощущаемого ветра, она начинает раскачиваться, описывая круги, которые постепенно превращаются в эллипс, а затем траектория ее движения вытягивается в прямую линию, один конец которой указывает на печь, а другой — на скамейку. Другими словами, она двигается с севера на юг.

— Корос! — выкрикивает Дездемона. И вся кухня заполняется криками: «Корос! Корос!»

— Могу поспорить, что она ошиблась, — произносит ночью отец. — Двадцать три безошибочных прогноза — это слишком много. Поверь мне.

— Я совсем не против мальчика, — отвечает мама. — Главное, чтобы оно было здоровым, с десятью пальчиками на ручках и на ножках.

— Что значит «оно»?! Между прочим, ты говоришь о моей дочери.

Я родился через неделю после Нового года, 8 января 1960 года. «Ура!» — вскричал мой отец, дожидавшийся в приемном отделении и запасшийся сигарами исключительно с розовыми ленточками. Я оказался девочкой. Длиной девятнадцать дюймов. И весом семь фунтов четыре унции.

В тот же день с моим дедом случился первый из тринадцати последующих инсультов. Разбуженный моими родителями, спешившими в больницу, он встал и спустился вниз, чтобы приготовить себе кофе. А часом позже Дездемона обнаружила его лежащим на полу кухни. И хотя его умственные способности не пострадали, в тот самый момент, когда я издал свой первый крик в родильном отделении, мой дед лишился дара речи. По словам Дездемоны, удар случился с ним в ту минуту, когда, допив кофе, он перевернул чашку, чтобы погадать на кофейной гуще.