Джеффри Евгенидис - Средний пол

С наступлением весеннего семестра я оказался в английском классе мистера да Сильвы. Группа состояла всего из пяти девочек, и мы занимались в крохотной оранжерее на втором этаже. Из-под застекленного потолка протягивали свои щупальца лианы, а над головами толпились герани, источавшие аромат, одновременно напоминавший запах лакрицы и алюминия. Рядом со мной сидели Ритика, Тина, Джоанна и Максин Гроссингер. С последней я был едва знаком, хотя наши родители дружили. Она не дружила с другими детьми в Мидлсексе и постоянно играла на своей скрипке. В школе она была единственной еврейской девочкой. Она отдельно завтракала, поглощая кошерную пишу, купленную в специальном магазине. Думаю, ее бледность была следствием того, что она редко выходила на воздух, а бешено колотившаяся на виске жилка служила ей внутренним метрономом.

Мистер да Сильва был бразильцем. Однако это было совершенно незаметно, так как в нем отсутствовала какая-либо карнавальность. Его латиноамериканское детство с гамаком и ванной на улице было полностью уничтожено североамериканским образованием и любовью к европейской литературе. Теперь мистер да Сильва был либеральным демократом и в поддержку своих радикальных взглядов носил черные нарукавники. Кроме того, он преподавал в воскресной школе местной епископальной церкви. У него было розовое ухоженное лицо и темно-русые волосы, которые падали ему на глаза, когда он читал стихи. Иногда он прикреплял к лацкану своего пиджака сорванный чертополох или какой-нибудь другой полевой цветок. У него было плотно сбитое, компактное тело, и зачастую между уроками он выполнял изометрические упражнения. Кроме того, он слушал пластинки. А на полках у него стояли ноты — в основном раннее барокко.

Этот мистер да Сильва был великим педагогом. Он разговаривал с нами абсолютно серьезно, словно мы, восьмиклассницы, могли открыть нечто такое, о чем ученые мужи спорили веками. Закинув голову, он слушал наше чириканье, а потом говорил сам, произнося длинные периоды. Если прислушаться, в его речи можно было различить тире и запятые, а также двоеточия и даже точки с запятой. Для каждого события в его жизни у него была соответствующая цитата, с помощью которой он и осмыслял реальность. Вместо того чтобы есть свой завтрак, он рассказывал, что ели на завтрак Облонский и Левин в «Анне Карениной». Или, рассказывая о заходе солнца в «Даниэле Деронде», он не замечал реального мичиганского заката.

Шестью годами ранее мистер да Сильва побывал в Греции и до сих пор не мог этого забыть. Когда он вспоминал об этом, глаза у него начинали блестеть, а голос становился еще более глубоким, чем обычно. Однажды, не найдя гостиницу, он решил переночевать под открытым небом, а проснувшись утром, обнаружил, что лежит под оливой. Мистер да Сильва говорил, что никогда не забудет это дерево, так как между ними произошла знаменательная беседа. Искривленность формы придает оливам редкую красноречивость. Не случайно древние считали, что в них обитают души умерших. И мистер да Сильва, проснувшись в своем спальнике, ощутил это.

Конечно же, меня тоже очень интересовала Греция. Мне очень хотелось туда съездить. И мистер да Сильва всячески поощрял меня в изучении греческого.

— Мисс Стефанидис, поскольку вы происходите из страны, родившей на свет Гомера, не согласитесь ли вы сегодня начать, — он откашливается. — Страница восемьдесят девять.

В том семестре наши менее академически настроенные одноклассницы изучали «Свет в лесу». Мы же в оранжерее продирались сквозь гущи «Илиады». Это был сокращенный прозаический перевод в мягкой обложке, лишенный музыкальности древнегреческого языка и нумерации стихов, и тем не менее это было потрясающе. Господи, как мне нравилась эта книга! Я не мог от нее оторваться начиная со сцены оскорбления Ахилла в его шатре, которая напоминала мне отказ президента выдать магнитофонные записи, и кончая посрамлением Гектора, тело которого волокут за ноги по всему городу, — тут я плакал. Какая «История любви» могла с этим сравниться! Как место действия Гарвард не мог соперничать с Троей, к тому же в романе Сигала погибал всего один человек. (Возможно, это было еще одним признаком пробуждавшихся во мне гормонов. Потому что в то время как мои одноклассницы считали «Илиаду» слишком кровавой, я был заворожен бесконечным каталогом воинов, которые убивали друг друга, едва успев появиться, — всеми этими обезглавливаниями, выкалываниями глаз и сочным выпусканием кишок.)

Я открываю книгу и опускаю голову. Волосы падают вперед, скрывая от меня все, кроме текста. И из-за этого бархатного занавеса начинает литься мой певучий голос: «Афродита снимает свой знаменитый пояс, в котором заключены все амулеты любви, желания и страсти, все обольщения и весь любовный шепот, которые лишают рассудка и проницательности даже самых разумных».

Час дня. Оранжерея погружена в полуденную летаргию. За окном сгущаются тучи. В дверь стучат.

— Прости, Калли. Ты не остановишься на минутку? — Мистер да Сильва поворачивается к двери. — Входите.

Вместе со всеми остальными я поднимаю глаза. В дверях стоит рыжеволосая девочка. В небесах, пропуская на мгновение солнечный луч, сталкиваются две несущиеся тучи. Луч падает в застекленную крышу оранжереи и, минуя свисающую герань, окружает девочку розовым сиянием. Хотя, возможно, это вовсе и не солнце, а напряженность моего взгляда.

— У нас занятия, милая.

— Да, но я должна быть здесь, — с несчастным видом говорит девочка и протягивает листок бумаги.

Мистер да Сильва изучает его.

— Ты уверена, что мисс Даррелл хочет, чтобы тебя перевели в этот класс? — спрашивает он.

— Миссис Лэмп больше не хочет, чтобы я занималась у нее, — отвечает девочка.

— Садись. Тебе придется читать с кем-нибудь вместе. Мисс Стефанидис читала нам из третьей книги «Илиады».

Я снова начинаю читать. То есть взгляд мой продолжает скользить по странице, а губы артикулировать слова. Однако мое сознание их уже не воспринимает. И когда я заканчиваю, то не отбрасываю волосы с лица. Они продолжают закрывать мои глаза, и я подсматриваю сквозь дырочку в них.

Девочка сидит наискосок от меня, склонившись к Ритике и делая вид, что следит за текстом, но на самом деле она рассматривает растения, морща нос от запаха мульчи.

Отчасти мой интерес имеет чисто научный, зоологический характер. Я еще никогда не видел существа с таким количеством веснушек. На ее переносице явно произошел Большой Взрыв, разметавший целые галактики веснушек по всем искривленным поверхностям вселенной ее тела. Скопления веснушек покрывали ее руки и запястья, по лбу пролегал Млечный Путь, и даже в раковинах ушей виднелось несколько шипящих квазаров.