Ион Деген - Иммануил Великовский

— Не знаю, чем это объяснить, — продолжал отец. — Говорили, что Юлий Марк — крещеный еврей. Возможно, его крещение было только способом приспособления к антисемитской среде, а в душе он оставался евреем. А, может быть, он просто решил, что если для молодого человека вера важнее карьеры и денег, то на него можно положиться. Не знаю…

Рассказ отца не просто запомнился — он был впитан Иммануилом. Для него отец всегда был не только объектом сыновней любви, но и личностью, достойной подражания.

Шимон Великовский был сдержан и деликатен в отношениях с людьми. Десятки евреев обращались к нему за помощью и советом. Он охотно помогал. Он советовал. Но советы никогда не бывали категоричными. Обычно Шимон только намечал направление.

Принять решение должен был сам обращавшийся за советом. Даже в отношениях с подчиненными он придерживался этого правила. Детей, привыкших к российским нравам, по которым сильный и богатый только требовал и повелевал, несколько удивляла такая манера отца.

— Почему ты не приказал ему? Разве он не был неправ? — как-то спросил отца Александр.

— Конечно, он неправ. Я попытался объяснить ему это. И если он поймет, то найдет правильную дорогу. Все мы, увы, ошибаемся.

— И ты ошибаешься? — с недоверием спросил Иммануил.

— К сожалению, ошибки случаются и сейчас. А в отрочестве и юности я прошел сквозь тяжелый период колебаний.

— Отец, расскажи о своих колебаниях.

— Обязательно. При случае…

И такой случай представился.

После революции 1905 года Россия была охвачена самой оголтелой реакцией.

Юдофобская черная сотня наводила ужас на еврейское население страны. Пуришкевич и прочие представители черной сотни в Государственной думе непрерывно возбуждали низменные инстинкты не только у простых людей, но даже в среде, так называемой, либеральной интеллигенции. Значительная часть просвещенной еврейской молодежи единственным выходом из столь тяжелого положения считала социальную революцию.

Предельным выражением радикальных взглядов было убийство премьер-министра Столыпина киевским студентом — еврейским юношей Багровым.

Среди молодого поколения Великовских не было единодушия по поводу участия евреев в решении политических судеб России. Даниил и Александр колебались между необходимостью социальных реформ и активными действиями, подобными акту Багрова.

Иммануил, которого старшие братья не хотели принимать всерьез, несмотря на его не по годам развитость и одаренность, не сомневался: дело евреев — исход в Эрец-Исраэль и построение там своего суверенного государства, российские же вопросы пусть решают сами великороссы.

Однажды, когда спор между братьями особенно накалился, Шимон Великовский развел в стороны разгоряченных сыновей и сказал:

— Успокойтесь. Не хочу навязывать вам своего мнения, как сделал однажды мой отец — ваш дед Яков. Но рассказать об этом случае стоит. Это и есть история моих колебаний.

После полутора лет учения в ешиве я должен был вернуться домой. Здесь, как и в хедере, я снова сблизился с Шимоном Дубновым. В ту пору он самостоятельно изучал русский язык. Я стал его догонять. Достал русско-еврейский словарь Штейнберга и учился языку, читая классическую литературу. Когда мне исполнилось девятнадцать лет, я впервые прочитал статьи Лилиенблюма и других видных сионистов. Идея возвращения евреев в Эрец-Исраэль увлекла меня, как и многих юношей. Но устоявшееся мировоззрение у меня еще не сформировалось.

Именно в это время вернулся из Палестины старший брат Шимона Дубнова. Он яростно выступал против Талмуда. Один из моих товарищей стал поговаривать о переходе в христианство. Не для приспособления — действительно из религиозных соображений.

Я возражал. Я считал, что выходом из положения может быть соединение Торы с просвещением. Мечтой моей в ту пору было поехать в Вильно и поступить учиться в бейт-амидраш, готовящий раввинов. Но просьбу вашего деда Якова о выдаче мне паспорта не удовлетворили местные власти. Не могу сейчас сказать определенно, под влиянием ли этой обиды, просто ли видя вокруг себя нищету и бесправие, я стал крайне левым: тайком приносил домой запрещенную политическую литературу на русском языке и журнал на языке иврит «аШахар» («Заря»).

Однажды отец случайно обнаружил этот журнал. Никогда раньше я не видел его таким разгневанным. Он порвал журнал, и русские листовки, а заодно — и русско-еврейский словарь. Я очень болезненно перенес эту сцену. Всю ночь не спал, взвешивая достоинства и недостатки известных мне идейных течений в нашем еврействе. Ничего определенного не понял и не решил. Единственное, что стало абсолютно ясным, — евреи не должны иметь ничего общего с левыми движениями. Эта мысль немного приглушила обиду на отца. Но только немного. Я покинул отцовский дом в поисках собственного пути.

Мое мировоззрение вам известно. Я — сионист. Но навязывать вам что-либо насильно не намерен. И рвать ваших книг не стану. Каждый должен выбрать свой путь самостоятельно. А если на этом пути жизнь вам закатит несколько оплеух, как закатывала мне, ну что ж, оплеухи помогают преодолевать колебания.

В июне 1912 года Иммануил Великовский закончил 9-ю Императорскую гимназию. Его золотая медаль не была сюрпризом ни для учителей, ни для одноклассников. В семье тоже на это надеялись. Но это не уменьшило радости — золотая медаль Иммануила стала истинным праздником в семье.

Ведь она давала бесспорное право поступления в Московский университет в счет пятипроцентной нормы для евреев.

Увы, даже с такой наградой Иммануила не приняли в Московский университет.

Пришлось всерьез подумать о получении образования за пределами черносотенной России. Благо у отца были на это деньги.

В августе 1912 года семнадцатилетний Иммануил Великовский приехал в Монпелье, живописный город на юге Франции, и поступил на медицинский факультет университета. Недалеко от Монпелье — Ним, Арль, Авиньон, Марсель. Рядом — Средиземное море, омывающее и берега Эрец-Исраэль. Жаркое солнце Средиземноморья распаляло все еще кровоточащую рану обиды, нанесенную российским антисемитизмом.

В ту пору в университетах и политехнических институтах юга Франции — от Тулузы до Марселя — обучалось много еврейских юношей из России. В подавляющем большинстве это была талантливая трудолюбивая молодежь. Многие, как и Великовский, закончили гимназии и реальные училища с золотой медалью. Все они находились здесь потому, что в России двери университетов были перед ними закрыты. Буквально с первых дней учения Иммануил стал в этой среде лидером, внушая своим товарищам сионистские идеи. Семена попадали в благоприятную почву.