Ион Деген - Иммануил Великовский

Великовский утверждает, что в начальных школах от Гренады и Кордовы до Багдада и Шираза детей обучали на глобусах, когда Европа еще представляла себе Землю плоской. Он говорит о гуннах и вандалах, объявивших себя наследниками христианства, о том, как Европа была поражена идеей свободы, равенства, братства через 25 столетий после того, как эту идею не только проповедовали, но и осуществляли в городах Иудеи и Самарии. У евреев раньше, чем у других народов, исчезло рабство. В цивилизованном мире оно еще существовало во второй половине XIX века (Россия, Америка). «У евреев не было плебеев и аристократов; были только аристократы духа и невежды». Но у первых не было никакого преимущества, кроме внутреннего превосходства.

Великовский пишет о необходимости и радости труда. Он не понимает, как можно прожить всю жизнь и есть хлеб за «критикования чужих литературных произведений».

Он высказывает и несколько наивные мысли о необходимости работы на земле, независимо от основной профессии. «Под своею смоковницею будет сидеть каждый человек. Так только я могу представить себе конечное счастье и покой для странствующего Израиля». «В Библии, — подчеркивает юный автор, — почти нигде не говорится о труде, потому что труд был наслаждением для людей, и говорить „трудись“ некому было. А христианам понадобилось создать особую религию труда (помимо религии церкви) — социализм, который отверг религию церкви». В данной фразе, думается, не вызывает сомнений вторая ее половина.

Основная идея брошюры, конечная цель, которую преследовал автор, — возвращение евреев в Землю Израиля. Великовский, фактически тогда юноша, не страшится возвысить свой критикующий голос против кумира сионистов — Теодора Герцля, не понимающего, по мнению автора брошюры, каким должно быть возрожденное еврейское государство. «Теодор Герцль хотел еврейский дух… сделать духом европейским. И ассимилировать он его хотел, правда, со всей любовью своего большого сердца». Он не может простить Герцлю его мечту о Иерусалиме, «где христиане, магометане и евреи (на третьем месте) имеют свои учреждения, где на храме написано „Nil humani a me alienum puto“ — „ничто человеческое мне не чуждо“. Латынь надписи говорит, что еврейское — чуждо».

Для Великовского очевидно: возвращение в еврейскую страну — это возвращение к Еврейскому Богу, а не просто создание страны для европеизированных евреев. С возмущением говорит юный автор о части ассимилированной еврейской интеллигенции, переставшей верить в Бога, — «ложный стыд среди этой интеллигенции и полуинтеллигенции, некое рабство, которое не позволяет рабам верить в то, во что не в ходу верить среди господ, некая глупость, которая как бы говорит — слишком долго мы в Него верили, или которая ничего не говорит, потому что говорить ей нечего». И дальше: «В наши дни сказать — „мы потомки Маккавеев“ — это любезно нашей гордости, но берем ли мы себе лозунгом Имя Бога, как Маккавеи?»

Великовский заключает брошюру следующими словами: «Я выяснил, что еврейская нация создалась и обособилась, как нация, знающая Бога, а идея всечеловечества близка еврейской нации более, чем кому-либо; я выяснил, что еврейство ищет исхода из Европы, и теперь настало время ухода в Сион. Труд на земле, здоровая любовь, глубокая культура иудаизма, разумная цивилизация — все это не ново, но еще не осуществилось. Осуществиться это должно в еврейской стране».

Есть в брошюре места наивные, противоречивые, незрелые.

Не следует забывать, что автору ее, студенту-медику, исполнился лишь 21 год.

И, тем не менее, глубокий анализ, страстная убежденность и вера сохраняют ее актуальной даже в наше время. Жаль, что об этой работе Великовского ничего не знают в Израиле. Изданная на русском языке небольшим тиражом, она уже давно стала раритетом.

Сионисты России никогда не выступали против революции или против советской власти. Единственная их вина заключалась в концепции, что евреи не должны иметь ничего общего ни с революцией, ни с советской властью, что дело евреев — иммиграция в Эрец-Исраэль и воссоздание там своего государства. Но в глазах большевиков, пришедших к власти, концепция эта была смертным грехом, который необходимо искоренять физически. Так определил их вождь Ленин. Претворение в жизнь этих указаний — фактически физическое искоренение еврейской нации в России — осуществлял «карающий меч» революции — Дзержинский.

..В феврале 1918 года ЧК арестовала группу московских сионистов, в том числе — технического секретаря организации, при обыске которого был обнаружен список жертвователей на покупку земли в Палестине. Шимона Великовского успели предупредить об опасности. Он не вернулся домой и уже никогда не видел ни дома, ни своего имущества, накопленного годами неустанного труда. Однако ему удалось избежать ареста. Три недели он скрывался у надежных людей, прежде чем представилась возможность выбраться из Москвы с женой и младшим сыном — Иммануилом.

Наиболее логичным путем в Палестину семье Великовских казался путь через Украину.

Но о какой логике можно говорить во время революции и гражданской войны? Дорога на юг была сопряжена со смертельной опасностью. Кого только не было в тех местах!

Немцы и поляки, белые армии Деникина и Врангеля, украинские гайдамаки и армия Петлюры, банды Григорьева и другие… У каждой из этих армий и банд была своя политическая платформа, своя программа. Но в одном они были едины — в оголтелом антисемитизме.

Долгие месяцы скиталась семья Великовских по пылающей Украине, пытаясь пробиться на запад. Иногда по нескольку дней оставались без куска хлеба. Иногда в течение одного дня подвергались опасности попасть в лапы трех сменяющих друг друга режимов, одинаково ненавидящих евреев. Не был исключением «в этом вопросе» и таращанский полк под командованием Боженко, входивший в состав Красной армии. …Случилось это в начале зимы 1919 года на Дону. Иммануил пошел в станицу в надежде раздобыть хотя бы какую-нибудь еду. Высокий юноша с интеллигентным лицом и волевым подбородком, юноша, в котором безошибочно можно было распознать еврея, почему-то показался казакам генерала Шкуро большевистским агитатором.

Допрашивавшему Иммануила есаулу попросту лень было выслушивать объяснения какого-то жида. Мало их, что ли комиссарит в Красной армии? Приговор был скорым и безапелляционным — расстрелять!

Казак средних лет повел Иммануила на окраину станицы, к яру, в котором расстреливали пленных. Великовский шел не оглядываясь, время от времени ощущая прикосновение штыка к спине. Жидкая грязь чавкала под ногами. Первые снежинки неуверенно парили в сером свете рано угасающего дня. Какое-то непонятное состояние, какое-то неясное ощущение безмерности отсекло и страх, и даже тревогу о родителях, ничего не знающих о его судьбе. Неизвестно почему и зачем, он вдруг начал спокойный рассказ. Он говорил о том, что еще совсем недавно вспомнилось ему на Украине — на пепелище еврейского местечка, куда, в надежде на кров и еду семья Великовских пришла, к счастью, уже после погрома.