Нодар Джин - Я есть кто Я есть

Однако духовное перерождение, которое призван осуществить Израиль, никак не может напоминать формы, излюбленные философами. Мыслитель, предлагающий свои прозрения и знания как абстрактные истины абстрактного человека, способен в лучшем случае улучшить не практическую, но формальную этику. Великими этическими наставниками, оказавшими влияние на все народы, явились те, которые пришли спасать именно свой родной народ, а не человечество в целом. Обращаясь к родной цивилизации, они придавали своим посланиям ту конкретность и тот динамизм, которые только и могли обеспечить внимание толпы. Этим именно и следует объяснять почему пророки преуспевали там, где терпели крах философы. Философ наставляет прибегая к абстрактным понятиям, и он не в силах побудить людей к движению, ибо обращается ко всему миру в целом. Пророк поучает в выражениях конкретных и поднимает людей с места, ибо отвергает идолов и насаждает идеалы. Философы — мечтатели, сотвори-тели утопий. Пророки — практические преобразователи и революционеры. Ясно, по крайней мере, одно: единственный тип нравственного движения, выражающего суть еврейского гения и еврейской цивилизации — пророчество, а не философствование.

Будущее иудаизма, больше, чем будущее иных цивилизаций, зависит от его готовности подчиниться принципу общественного идеализма. Как любая традиционная религия, иудаизм проповедовал пренебрежение к материальной стороне существования. Сегодня, однако, требование экономической справедливости стало столь настойчивым, что иудаизм вынужден заниматься им вплотную. Экономически евреи оказались столь непосредственно причастны к успехам и невзгодам всего мира, что замечание Иуды Галеви об Израиле как о сердце людского рода подтверждается теперь особенно наглядно. Как за любые прегрешения всей плоти расплачивается именно сердце, так и Израилю приходится отвечать за любые прегрешения всех иных народов. Индивидуально и коллективно евреи оказываются всегда среди тех, кому больше остальных выпадает страдать из-за общих несчастий. Поэтому единственно надежный для евреев мир — мир, основанный на экономической справедливости.

Вклад, который евреи способны сюда привнести, заключается в борьбе с тою тенденцией, которая лишает экономику критериев добра и зла, истины и лжи.

Капиталистическая этика

Каждый, кто придерживается этического взгляда на жизнь, должен противостоять мнению, будто деловая предприимчивость есть по существу такая борьба, где представления о добре и зле второстепенны. Он обязан также оспаривать мысль, будто закон спроса и предложения не поддается человеческому контролю. Нынешние экономисты все еще оперируют той викторианской доктриной, согласно которой «каждый да позаботится о себе, и мир, где каждый занимается лишь своим делом, благообразен и удачлив». События последнего времени свидетельствуют о лживости принципа «мое мне, а твое тебе» и подтверждают, что он рассчитан лишь на Содом. Всякий, кто желает лучшего мира, должен вызволить себя из-под власти стереотипов, призванных поддерживать систему прибылей. Одним из этих стереотипов является т. н. закон спроса и предложения, который утверждает всего лишь принцип беззакония и полного произвола. Сам по себе он точно так же способствует порядку и безопасности, как предоставление каждому водителю права ездить как угодно быстро и по собственному усмотрению перекраивать правила движения.

Социалистическая этика

Не менее безнравственным является и принцип социалистических экономистов. Маркс считал религиозные доктрины прежде всего следствием, но не причиной экономических условий. Является ли, однако, забота о средствах к существованию единственным стимулом поведения? Само существование евреев, легко жертвовавших выгодами во имя традиции, есть лучшее опровержение этого принципа. Ошибка экономического детерминизма в том, что он смешивает причину с условием. Фундамент необходим каждому зданию, но он ни в коем случае не объясняет всего здания. Тщательный анализ истории не позволяет принять на веру всего Маркса. Человек жив не хлебом единым.

Иудаизм и справедливость

С точки зрения еврейской религии этический принцип является направляющей силой. Изменения в результате технического духа: машина форсирует развитие условий всеобщего изобилия. Машина есть особый инструмент божественной воли. Остается лишь выяснить — является ли практически осуществимое всеобщее изобилие делом нынешнего дня или некоторого отдаленного будущего.

Что же касается нас, евреев, то повеление Иеремии сосланным в Вавилон израильтянам обретает новый смысл. Когда Пророк велел своему народу заботиться о благосостоянии предложенного им края, он, вопреки некоторым его толкователям, думал вовсе не о том, чтобы евреи выказали участие в развитии всех тех сил, которые направлены на благосостояние общества в целом. Если перевести слова Иеремии на язык нынешний, они зазвучали бы как страстная мольба, призывающая евреев участвовать во всех начинаниях и движениях, направленных на этическое переустройство царящих порядков, к которым при-частны, конечно, и сами евреи.

В этой прилагаемой к книге главе — несколько образцов еврейского юмора, и прилагается она к книге с тою же естественностью, с какою евреи прилагают шутку к своему опыту. С тем же правом, с каким сарказм и ирония составляют неотъемлемое приложение к еврейскому духу. О еврейском юморе сказано немало. К сказанному добавим, что типично еврейский анекдот или юмореска есть по существу такая обработка традиционных и «серьезных» истин, которая по известным, точнее, неизвестным законам психики вызывает смех. Думая о неизменном библейском принципе сближения «человеческого рассуждения» с «царством Закона», можно сказать иначе: еврейский юмор — это земная, «человеческая» форма выражения тех догадок, убеждений, переживаний и предчувствий, которые представляются еврею сверхъестественно внушенными, или — метафизически обусловленными. В еврейской шутке речь идет всегда о том же, о чем еврей разговорился бы с Богом, но поскольку он обращает эту речь к себе или к себе подобному, он «берет октавой ниже», и удручи-тельность или недосягаемость обсуждаемой истины «скрашивается» смехом, который неожиданно наделяет, его свободой, пусть даже мимолетной или иллюзорной.

Смех — это высвобождение от того, о чем или над чем смеются. Так, по крайней мере, обстоит дело с еврейским юмором, что, разумеется, вполне объяснимо, ибо евреи никогда не страдали от недостатка того, от чего им хотелось бы высвободиться или избавиться. Впрочем, думается, что еврейский юмор отличается прежде всего тем, что он… смешной. Настоящий смех всегда интеллектуален и зиждится скорее на парадоксах мышления, чем на парадоксальных ситуациях. Настоящий смех всегда философичен, т. е. шире и долговечнее ситуации, в которой он родился. Именно этот критерий и лег в основу предлагаемой ниже подборки классических еврейских анекдотов (часть 2) и предшествующих им шедевров юмористической.