Анатолий Афанасьев - Командировка

— Повезло Капитанову, — сказал я робко, — что у него такой друг. У меня нет таких друзей. А ведь не намного я его старше.

Шурочка взяла себя в руки, перестала дрожать губами и задыхаться.

— Дайте мне сигарету! — попросила она.

— Нет. Не стоит тебе курить.

— Когда вы уезжаете?

— Завтра. Или в понедельник.

— Можно я напишу вам письмо?

Я достал авторучку, оторвал от обложки журнала полстранички и записал ей свой московский адрес.

Она наблюдала за мной, по-кошачьи склонив головку набок.

Я вышел на улицу немного ее проводить. Было уже около одиннадцати. Городок обезлюдел и затих — Я вчера ночью купался в озере, — сказал я. Незабываемые впечатления. У вас тут райские места, Шурочка.

Неподалеку из зарослей парка раздался истошный женский визг.

— Природа какая! — добавил я, смутившись. Шурочка негромко засмеялась. Она уже забыла все свои тревоги.

— Не ходите дальше, Виктор Андреевич. Заблудитесь.

— Хорошо, — сказал я. — А ты не боишься одна?

Она потрясла мою руку обеими руками:

— До свидания. Я вам обязательно напишу. Вы мне ответите?

— Отвечу, — соврал я.

Процокали по булыжнику ее каблучки, вспыхнуло под фонарем пятно кофточки. Я подождал, пока последний звук ее шагов растает в ночи. Теперь только сверчки надрывали в кустах свои глотки. Я вдыхал полной грудью чистый упругий холодок и не чувствовал одиночества. Оно провалилось в ту яму, которую готовило для меня. Темно-синее небо утыкано желтоватыми кнопками звезд. Я отыскал Большую Медведицу, единственное созвездие, которое всегда безошибочно находил. Ковш был на месте, никуда не подевался. «Ничего, — сказал я себе, — еще не завтра. Ничего».

Буренков переместился от конторки к столику, где мы беседовали с Шурочкой. Заметив меня, он поднял за уголок журнал с оторванной обложкой.

— Это что же, — сказал злорадно, — вы и дома так с журналами обращаетесь?

— Дома еще хуже. Рву на клочки. Это у меня вроде психоза. Иногда прочитать не успею, а он уже на помойке. Журнальчик…

Буренков пошлепал мокрой нижней губой по верхней губе. Сообщил:

— Можно и привлечь как за порчу имущества.

Штраф придется вносить.

— Виноват, — вздохнул я. — Уж сколько этих штрафов мной переплачено. На эти деньги дом бы мог построить.

Я пожелал администратору спокойной ночи и пошел наверх, а он так и остался стоять с журналом в руке, неприкаянный какой-то. С лестницы я ему крикнул:

— Будете утром с обыском врываться — постучите три раза. Я проснусь. А дверь не ломайте, не надо.

Горничная дремала, уронив голову на столик.

В глубине коридора, кажется возле моего номера, стоял давешний приезжий. Я его узнал по коричневой немодной шляпе. «Вот еще, — подумал я. — Чего это он там стоит?»

— Вы не меня ждете? — спросил я, подойдя.

— Вас, — ответил мужчина. И тут я его наконец узнал. Это был Николай Петрович, муж Натальи. Сердчишко мое сделало сальто и ухнуло под ребра.

— Входите, — пригласил я. — Очень рад вашему приезду…

С нашей последней и единственной встречи он совсем не изменился. Застенчивость в синем взгляде, неуверенные движения, могучие плечи, распирающие тенниску.

— А где вы оставили чемоданчик? — обеспокоился я, уже усадив его в кресло.

— В номере. Я номер снял.

— Ах, вон как.

Я ожидал, что он, как и в первый раз, извлечет из кармана бутылку коньяку, надеялся на это, но он ничего не извлекал. Сидел, погруженный в себя, усталый, и вроде бы на меня не обращал внимания. Уставился куда-то за окно.

Я поставил на столик бутылку сухого вина, которая у меня оставалась с прошлого вечера, откупорил ее карандашом — загнал пробку внутрь. Сходил в ванную за стаканами. В ванной попил воды из-под крана.

Сердце никак не утихомиривалось, собачило ударов сто сорок в минуту. Да-а. Стыдно-то как, стыдно!

— Каким ветром сюда? — спросил я бодрясь, разливая вино в стаканы. — По службе или как?

— Да нет, не по службе, — он посмотрел на меня с усмешкой, в которой был какой-то уничижительный оттенок. — К вам я приехал, Виктор Андреевич. Именно к вам. Вернее, прилетел.

Я решил ничего больше не говорить и ждать. Будь что будет. Мы сидели молча. Пауза затянулась. В ней было что-то зловещее. Что-то противоестественное было в самом его приходе ко мне. Лихорадочно пытался я придумать хоть какое-то объяснение и не мог. Даже если что-то случилось с Натальей, зачем ему приезжать? Даже если они выяснили отношения и разошлись — зачем ему ехать ко мне? Это не дикарь, которого могла гнать первобытная жажда мести. Это ученый человек, труженик. В его глазах свет, а не тьма.

Так почему он здесь? Почему мы сидим с ним в одном номере?

— Не знаю, как начать, — мягко сказал Николай Петрович и опять умолк, уставясь все в ту же точку за окном.

Он же сумасшедший, вспомнил я. Он параноик, как все фанатики.

Молчание наше становилось все тягостнее и красноречивее. По коже у меня побежали мурашки. Да что же это такое, в самом деле? Может, он все-таки казнить меня приехал. Я помню, он намекал на что-то подобное. У полоумных свои законы. Им наши обычаи не подходят. Сейчас он меня чем-нибудь оглоушит, потом вымоет руки с мылом и отправится спать. А утром улетит искать полезные ископаемые. Обыкновенный случай. Мне с ним не справиться. Вон какие плечищи.

Сумасбродная мысль пришла мне в голову. У жены этого человека я развязывал тесемки домашнего халатика, во сне и наяву. Тошнота подступила к горлу. Веки мои слипались от свинцового мрачного предвкушения. Расплата! Вот она — расплата!

— Может быть, завтра поговорим? — сказал я. — Вы, наверное, устали с дороги.

— Нет, нет, — он смущенно потупился. — Завтра — поздно. У меня обратный билет на утренний самолет.

— А-а! — протянул я, как будто уяснил наконец самое важное. — Вы, значит, всего на одну ночь сюда прилетели.

Он потянулся так, что хрустнули суставы, потянулся, точно, спросонья, точно стряхивая с себя оцепенение.

— Прежде всего, позвольте поинтересоваться, Виктор Андреевич, любите ли вы Наталью Олеговну? — сказал он корректно.

— Очень люблю! — ответил я не раздумывая. — Очень сильно.

— Та-ак. Это важный момент. Видите ли, два дня назад я еще был на Алтае. Там у нас сейчас идут эксперименты, решающие, можно сказать… Наталья прислала телеграмму, что ей плохо. Я вылетел в Москву.

Вылетел в тот же вечер. Дома я узнал и понял, ей плохо не потому, что она по мне соскучилась, а потому, что вы от нее отвернулись. Это так? Вы больше не поддерживаете с ней никаких отношений?

— Поддерживаю, — сказал я. — Но по долгу службы вынужден был выехать в командировку.

Мне уже было на все наплевать. Нереальность происходящего проникла внутрь меня, что-то там переключила, и я стал чувствовать себя соответственно обстановке. Мне нравилось сидеть в кресле, отвечать на дикие вопросы и ожидать неминуемой расплаты. Мне очень симпатичен был мой ночной гость. Он держал себя с большим достоинством и тактом. Даже если он окажется садистом и изувером, ему многое можно простить за вежливость обращения, за ровный, деликатный голос, по которому сверху шел какой-то эластичный ворс, как шерсть по мездре.