Анатолий Афанасьев - Командировка

Перегудов засмеялся, а Битюгов осторожно покашлял в кулачок.

— Тема, голубчик мой, такая, как и большинство гипотетических тем. Лет через пять она может дать превосходные результаты, а может лопнуть как мыльный пузырь…

— Не совсем такая… — елейным голосом заметил Битюгов.

— Не в этом суть, — отмахнулся Владлен Осипович. — А суть в том, что с товарищем Прохоровым я уже, как вам известно, имел честь работать и уже имел честь с ним расстаться. Вроде бы навсегда.

— Ну и что?

— А то, Виктор Андреевич, что довольно нелепо выглядит человек, бросивший свою жену, а через много лет снова ца ней женившийся, но уже по расчету.

Вы не находите?

— В зависимости от обстоятельств…

— Какой вы дипломат, однако. Я и не знал. Обстоятельства таковы: я не верю этому человеку, и если я не верю человеку, то не поверю в результаты его работы.

— Но…

— Вдобавок у меня нет времени на красивые ошибки. Не могу их себе позволить. — Лицо его сделалось мечтательным. — Но не могу, к сожалению, позволить себе поставить крест на возможно — возможно! — блестящем открытии. Такова ситуация. Какой выход?

Можно, конечно, обратиться к помощи специалистов, создать соответствующую комиссию и прочее такое…

Можно, но не нужно.

— Почему?

— Комиссия любого уровня состоит из таких же людей, как мы с вами. Более того, она будет состоять из людей ни в коей мере не заинтересованных брать на себя ответственность. И поэтому через определенный промежуток времени, связанный с определенными финансовыми затратами, мы услышим неопределенные выводы, где на каждый аргумент «за» будет приведен веский контраргумент. Пожалуй, больше всего в жизни я мучился от поразительной способности людей, причастных к науке, уходить от прямого ответа.

— Вам очень жалко потерять свою голову? — спросил я с чисто житейским любопытством.

— Да, представьте себе. Инстинкт самосохранения штука поразительно упорная. Но еще больше, чем свою голову, мне жалко тысяч государственных денег, а также нервы, труд и время специалистов, которые будут долгие годы заниматься разработкой мыльного пузыря.

Удивительно было не то, что говорил Перегудов, а удивительно было, что я заранее предугадывал каждое его слово. Я знал этого человека наизусть. И если встречал позабытую деталь, то приходил в нездоровое возбуждение. Сейчас меня поразило желание Владлена Осиповича вернуть Прохорова в институт. После его шифрованных пассажей я в этом не мог сомневаться.

— Вы хотите предложить Дмитрию Васильевичу ставку старшего научного сотрудника? — спросил я.

— Младшего, — поправил Перегудов и добавил с бесшабашным озорством: Предлагаю пари — он согласится.

— Да, согласится, — кивнул я. — У него же нет выбора.

Битюгов вздохнул с облегчением и завозился в кресле. Как порой невесело в этом мире, где такой избыток хороших и доброжелательных людей… Перегудов взглянул на часы. У него много дел, и он любит порядок. Что только заставило его пойти вчера в закуток Марии Алексеевны? Впрочем, это было в нерабочее время.

Битюгов уже вставал, а я крепче вдавился в свой стул, на мгновение прислушался к утренней боли, которая затаилась в области поджелудочной железы.

— Мне со вторым вопросом все ясно, Владлен Осипович, — сказал я. — А с первым неясно. С Прохоровым ясно, а с прибором — нет.

Через кабинет, невидимая, пролетела шаровая молния, и явственно запахло расщепленным кислородом. Один Битюгов ничего не почувствовал и продолжал скованно улыбаться. Владлен; Осипович хищно вздрогнул ноздрями и вскинул голову, подбородком нацелившись мне в переносицу. В его горле клокотнуло, но вместо рычания оттуда выкатилась обыкновенная круглая фраза:

— Что именно вам неясно, Виктор Андреевич?

Заговорил я красиво, протокольно:

— Будучи в командировке, я установил факт выпуска предприятием бракованного узла. Установил путем индивидуального опроса причастных к делу лиц.

Мне также известно, что бракованный узел выдвинут на премию за научную разработку темы, и остались лишь формальности для ее утверждения и получения.

Я вижу во всем этом грубейшие нарушения этических, моральных и прочих норм нашего общества, а также нахожу данный материал подходящим для публикации в соответствующем разделе журнала «Крокодил».

— Все? — спросил Перегудов таким тоном, точно его гортань оказалась заключенной в консервную банку.

— Пожалуй, да.

— Жаждете крови, Семенов? А не боитесь, что ваша прольется тоже?

— Я не хочу быть пешкой, как Прохоров. Не хочу быть пешкой, как Шутов, Иванов, Давыдюк и еще множество других. Не хочу, чтобы люди были пешками в производственном процессе. Это так просто понять. Неужели нет, Владлен Осипович?

Комната стала тесна Перегудову. Нервическими движениями он отмахивал невидимых мух от своих щек.

— Вам предпочтительней иметь вместо пешек — обвиняемых? Не хотелось бы мне оказаться на скамье подсудимых, где вы будете прокурором. К счастью, до этого не дойдет, уверяю вас.

Я видел перед собой не гнев, не раздражение, а замороженную брезгливость. Битюгов инстинктивно встал и отодвинул себя к окну, чтобы нам было пройторней разговаривать. Но мы-то уже не разговаривали, а лаялись, повизгивали.

— Я не судья, а сотрудник, старающийся честно выполнить оперативное задание института. И вы не король, а тоже сотрудник этого института.

— Который по ошибке доверил вам ответственное поручение.

— Который думает, что может отделить человеческое от производственного.

— Кто дал вам право?! Кто дал вам право вставлять палки в колеса… разработчикам, каждого из которых вы ногтя не стоите, вы…

— Право голоса мне дала Конституция.

Перегудов отмахнул от себя всех мух, которых не было в кабинете, и начал давить несуществующих мошек на стекле письменного стола. Передавив с десяток, он устало поинтересовался:

— Что вы намерены предпринять?

— Сегодня составлю докладную, а завтра пойду с ней к директору. Потом выше, если окажется, что он разделяет вашу точку зрения.

— Дойдете? Не споткнетесь?

— Надеюсь дойти.

— Хорошо, ступайте, — он сделал героическую попытку дружески улыбнуться. — И все-таки, когда составите докладную, загляните ко мне еще раз.

— Завтра?

— Хоть через год. Хоть через сто лет.

Битюгов стоял спиной к нам, разглядывал пейзаж за окном. Две трубы и водонапорная башня так его заинтересовали, что он, видно было, готов простоять у окна до поздней ночи. Я вышел молча, таща за собой, как кандалы, прощально-дружеский взгляд Перегудова.

Сердце не болело, ничего не болело. Хорошо высказать начальству хотя бы часть того, что о нем думаешь. Плохо при этом сознавать себя выскочкой.