Анатолий Афанасьев - Командировка

Наталья Олеговна позвонила в воскресенье около девяти вечера.

— Здравствуй, милый! — тусклый голос, усталый.

Вернулась.

— Здравствуй, родная! — Я с огромным трудом высасывал остатки кислорода из комнаты.

— Я сейчас прибегу к тебе.

— Не стоит, у меня гости.

— Кто, Витенька?

— Родственники. Дядя, две тети — все собрались.

Ты где была?

Она поперхнулась чем-то.

— Ой, Витенька, позвонила Люда, попросила срочно приехать. Я помчалась, а у нее, оказывается, брат погиб. В Загорске. Такой ужас — молодой парень, двадцать лет, попал под напряжение. Ну, мы сразу туда и поехали. Похороны, поминки — это ужасно, Витя! Я сейчас вошла в квартиру и прямо свалилась. Только и смогла твой номер набрать.

— В Загорске телефонов нету? Пятнадцатикопеечных?

— Ты пойми, Витя, милый…

Вот и объяснение. Вот оно!

— Тала! — позвал я, как мог, миролюбиво и спокойно. — У меня тут гости, сама знаешь… А ты ложись, отдыхай. Завтра я тебе позвоню. Хорошо?

— Может быть, когда они уйдут, я…

— Не надо. Я тоже чего-то устал. Спи спокойно.

— Как хочешь, Витя. Целую тебя!

— Прощай!

В понедельник подвернулась эта командировка.

За один день я все оформил, успел купить билет, забронировал номер и т. д. Вертелся как бешеный.

Быстрей, быстрей! Из Москвы, от наваждения. Прощай, Наталья. Прощай, прощай! Слава всевышнему, все я выдержал, все перенес и остался цел…

Песенка моя не спета.

Я сравнительно молод, здоров, не отягощен семьей, вольная птица, десять раз отжаться на полу для меня не труд. Отжался и даже дыхание не сбил. Потом тридцать приседаний. Амосов считает, чем больше, тем лучше. А я ему верю, потому что с детства приучен верить солидным соображениям известных ученых. Так-то оно и легче жить. Сомнения — скорейший путь к неврастении.

За окном — утренний, свежий, южный город — полукурорт, пение птичек и аромат сиреневых сосен.

Божья благодать, полурай. В моем гостиничном склепе воздух наполнен звоном радужных предчувствий.

Как это я забыл про спасительное волшебство перемены мест, про целебный бальзам дальней дороги.

Насвистывая полечку, я разобрал чемодан, аккуратно пристроил на вешалку свой выходной костюм (зачем я его притащил?), навел порядок в ванной (действительно ванной, а не душевой, и ванна была вместительная, настоящая). Все эти хлопоты, и шлепанье босыми ногами по прохладному линолеуму, и собственный свист, и голоса в коридоре приятно бодрили, доставляя ощущение полной свободы, упоительного своевластия.

Укоренившись таким образом в номере, я подсел к столику и открыл командировочный блокнот — обычный детский «блокнот для рисования», какие я всегда брал с собой в деловые поездки. Сейчас он был первозданно чист и вполне стоил своих двадцати копеек. На первую страницу я перенес из записной книжки телефон и имя директора здешнего предприятия — Никорук Федор Николаевич — и подчеркнул жирной чертой. Несколько минут потратил на то, чтобы зафиксировать в памяти известные мне о нем сведения.

Шестьдесят три года, окончил в свое время (сразу после войны) политехнический институт в Ленинграде, лет десять назад собирался защищать кандидатскую, но что-то у него сорвалось; к сожалению, я не успел выяснить — что, а факт любопытный. По рассказам моих коллег, встречавшихся с ним, это общительный добродушный бодрячок, конечно, себе на уме, но не вредный, распоряжающийся на предприятии по принципу: «слуга царю, отец солдатам». Тип довольно распространенный, на мой взгляд, среди периферийных руководителей. Никорук директорствовал что-то, кажется, с шестидесятого года, когда здесь была только одна лаборатория и миниатюрный заводик. Завод и лаборатория переросли в НИИ, менялись кадры, менялись перспективы, а Федор Николаевич сохранил свой пост. Видимо, оказался на месте. За последние полгода наши ребята ездили сюда ежемесячно, командировка в этот город стала принудительной нагрузкой, ею пугали нерадивых менеэсов, и вот наконец дошла очередь до меня.

Речь шла об очень важном, престижном для нас деле. Прибор, создаваемый для новых сложнейших методов медицинской диагностики, собирался по частям на трех разных предприятиях — в Саратове, Киеве и Н. Честь изобретения принадлежала киевлянам и группе Капитанова из Н. Год назад прибор прошел стендовые испытания, и все группы разработчиков, в том числе и Капитановская, были представлены на премию за научную разработку темы. Можно было только радоваться, тем более что уже начали поступать поздравительные адреса из медицинских учреждений (они особенно внимательно следили за этой работой), если бы вдруг прибор не забарахлил. То есть он работал, но ненадежно, некондиционно. В чем дело? Как гром среди ясного неба. Перегудов быстренько создал опергруппу, которая в сотый раз перепроверила расчеты. Ошибки не обнаружилось, зато Саратов и Киев наверняка отпали. У них все было чисто, не подкопаешься. Оставался Н., где изготовляли самый сложный и трудноконтролируемый (вне прибора) узел. Тогда и начались утомительные и неприятные для обеих сторон визиты к директору Никоруку.

Я должен был поехать раньше, но Перегудов берег меня, как игрок бережет последний козырь. Видимо, очень прижгло, если он так заспешил. В понедельник утром, не успел я просмотреть международную информацию, вызвал меня и сказал:

— Что ж, Виктор Андреевич, пора. Выручай. Пора тебе отрабатывать свою зарплату. С положением в Н. знаком?

— Да, знаком.

— Мрак ведь какой-то, тайны мадридского двора.

Поезжай. Сегодня же поезжай!

В пятницу Перегудов был на совещании в министерстве, на службу не вернулся, скорее всего, там ему и впрыснули инъекцию скорости. Во время разговора со мной его мохнатые брови вздрагивали, как стрекозы, того гляди, сорвутся с лица.

— Оружие дадите? — пошутил я.

Однако Перегудову было не до шуток.

— Разберись, голубчик, очень тебя прошу! — Глаза его устало сощурились. — Ты и так засиделся без дела. Скажи честно, засиделся?

Это правда, я засиделся, замаялся.

Перегудов пробил для меня должность и ставку научного консультанта, хотя прежде такой должности в институте не было. Он лично расписал круг моих служебных обязанностей, довольно разнообразных.

В частности, я обязан был следить за всеми отечественными и зарубежными разработками, хотя бы смежно касающимися тем нашего института, и составлять подробные сводки, которые сдавал непосредственно Перегудову. У меня была возможность целыми днями просиживать в залах научных библиотек и, в общем-то, жить и работать по «свободному графику».

Видимо, именно это Перегудов со свойственным ему мрачным юмором и определил словами «засиделся без дела».