Орхан Памук - Меня Зовут Красный

– Если будет устроен обыск в домах моих художников и будет найден похищенный рисунок, станет ясно, что Кара прав, – сказали. – Но я знаю моих детей с дней их ученичества, это истинные таланты, и никто из них не может посягнуть на жизнь человека.

– Мы обыщем дома, лавки, все помещения, которые могут принадлежать Зейтину, Лейлеку и Келебеку – сказал Начальник стражи, произнеся с издевкой прозвища, любовно данные мною ученикам, и добавил: – Обыщем самым тщательным образом. И дом Кара тоже. В этой сложной ситуации мы, слава Аллаху, получили от кадия разрешение на пытки при допросах. Поскольку это уже второй человек, убитый в кругах, близких к художникам, и все художники, от учеников до мастеров, находятся под подозрением, к ним может быть применен закон о пытках.

– Не трогайте лучших мастеров падишаха, – попросил я. Главный казначей встал с места, взял рисунки в дальнем углу комнаты, принес, положил передо мной, поставив с двух сторон большие зажженные свечи, хотя в комнате было достаточно светло.

Я стал водить лупой по страницам. Сначала мне хотелось смеяться, потом я рассердился, хотя не воспринимал нарисованное всерьез. Впечатление было такое, что Эииште-эфенди велел моим художникам рисовать не так, как рисуют они, а так, как рисуют другие. Будто он заставил их рисовать несуществующие воспоминания или будущее, в котором они никогда не хотели бы жить. И что самое невероятное, из-за этого вздора они убивали друг друга.

– Глядя на эти рисунки, можете ли вы сказать, какой из них каким художником сделан? – спросил Главный казначей.

– Да, – ответил я со злостью. – Где вы их взяли?

– Кара принес и сдал нам, – ответил Главный казначей, – он старается отвести подозрения от себя и оградить от упреков своего Эниште.

– Устройте ему допрос с пристрастием, – сказал я. – Пусть расскажет, какие еще секреты были у покойного.

– Мы послали за ним человека, – сказал Начальник стражи радостно. – А потом хорошенько обыщем дом новоиспеченного зятя.

И вдруг их лица странно осветились, на них проявилось почтение и восторг, они вскочили на ноги.

Не оборачиваясь, я понял, что вошел наш падишах, Повелитель вселенной.

Как хорошо вместе плакать! Во время похорон отца моей несчастной Шекюре собрались женщины – родственницы, подруги, соседки; я тоже долго лила слезы вместе со всеми.

Я люблю всякие торжества; в толпе я забываю, что я – белая ворона; а еще в такие дни можно вдоволь поесть. На праздничных церемониях угощают баклавой, мятными лепешками, хлебом с толченым миндалем и пастилками; на торжествах по поводу обрезания – пловом с мясом и коржиками; на пышных гуляньях, которые устраивает падишах на ипподроме, подносят вишневый сок; а после похорон можно поесть ароматной халвы с кунжутом и медом, что присылают в дом покойного соседи.

Вот и тут на столе выстроились в ряд кастрюли и кувшины с бекмесом [58]и другими сладостями; открывая крышки и пальцем с краешков пробуя содержимое, а иногда просто нюхая, я спросила, кто прислал угощения.

Хайрие начала перечислять, но тут вошла Шекюре:

– Жена покойного Зарифа-эфенди не выразила соболезнований и не прислала халву! Зариф-эфенди хорошо относился к моему отцу. В день его похорон мы сделали халву и отправили семье. Что происходит? – рассуждала Шекюре.

– Пойду узнаю, – сказала я, сообразив, о чем думает Шекюре. Мы вышли во двор. Шекюре поцеловала меня за то, что я не стала ни о чем расспрашивать. Мы обнялись и некоторое время стояли неподвижно на холоде. Я погладила мою красавицу по голове.

– Эстер, мне страшно.

– Не бойся, милая, – ответила я, – нет худа без добра. Вот видишь, ты вышла замуж.

Запах смерти присутствовал и в доме Зарифа-эфенди, но тоски там не было. Я, Эстер, тысячи раз бывала в домах вдов и знаю, что рано потерявшие мужей женщины или смиряются с потерей, или гневно протестуют против положения, в котором оказались. Кальбие-ханым была в гневе, и я сразу увидела, что говорить с ней будет не трудно.

Как все гордые женщины, прожившие нелегкую жизнь, Кальбие-ханым понимала, что одни приходят в черные дни пожалеть ее, а другие, видя ее печальное положение, порадоваться за себя; она не вступала с пришедшими в пустые вежливые разговоры, а сразу переходила к делу:

«Зачем явилась Эстер в этот послеобеденный час?»

Кальбие-ханым с важным видом подтвердила, что сознательно не выразила соболезнований Шекюре, не пришла разделить с ней горе и даже не послала халву. Она не скрывала радости, что ее обида была замечена. Я постаралась выяснить причину обиды.

Кальбие призналась, что зла на покойного Эниште-эфенди за книгу, которую он делал. Ее покойный муж участвовал в этой книге не для того, чтобы подзаработать; Эниште-эфенди уговорил его, объяснив, что книга готовится по приказу падишаха. Она рассказала, что сначала ее муж имел дело с цветными рисунками, но потом Эниште-эфенди стал заказывать черно-белые, непонятно, к каким сюжетам. Ее покойный муж увидел, что рисунки эти безбожны и кощунственны, и потерял покой. Зариф-эфенди был человек верующий, он не пропускал ни одной проповеди и неизменно совершал все намазы. Он знал, что некоторые бесстыдники в мастерской насмехались над его глубокой религиозностью, но считал насмешки проявлением зависти к его таланту.

Из глаз Кальбие покатились слезы, и я решила, что при первом же случае найду для нее мужа еще лучше, чем был первый.

– Муж не очень-то делился со мной, – сказала Кальбие. – Я сама стала вспоминать, додумалась до всего, соединила факты и поняла, что все произошло из-за рисунков Эниште-эфенди, к которому он отправился в последнюю ночь.

– Шекюре сказала, что готова принести извинения, если она в чем-то виновата. Она предлагает тебе дружбу и просит помочь ей и попытаться вспомнить: когда покойный Зариф-эфенди в последнюю ночь направлялся к Эниште-эфенди, не говорил ли он, что должен встретиться еще с кем-то?

– В кармане у моего бедного Зарифа было только это, – Кальбие открыла соломенную шкатулку для шитья с изображением дерева, достала оттуда и развернула листок бумаги.

На мятом листке я увидела неясные изображения. Только я вроде бы разглядела, на что они похожи, как Кальбие подтвердила мою догадку:

– Это лошади. Покойный Зариф-эфенди никогда не рисовал лошадей, никто и не просил его рисовать лошадей.

Ваша старая Эстер смотрела на расплывшиеся рисунки лошадей и ничего не могла понять. Потом сообразила:

– Надо отнести этот листок Шекюре, она очень обрадуется.

– Если ей интересен этот листок, пусть сама придет сюда, – высокомерно сказала Кальбие.

С помощью Аллаха я похоронил тестя, с похорон поспешил домой, хотел было обнять Шекюре, но она, моя жена, прижала к себе враждебно глядящих на меня сыновей и начала безутешно рыдать, как и все находившиеся в доме.