Суад - Сожженная заживо

Очень много хлопот доставляли овцы. Вывести их из конюшни, привести на луг, следить, вести обратно, стричь овечью шерсть, которую отец сдавал торговцам на рынке. Я беру барана за ноги, укладываю его на землю, связываю и стригу большими овечьими ножницами. Они слишком велики для меня, и через некоторое время начинают болеть руки.

Сидя на земле, я дою овец. Я зажимаю ноги животного между своими коленями и дою молоко, чтобы приготовить сыр. Часть молока оставляем на холоде, чтобы его пить, оно такое жирное и питательное.

В доме моего отца почти все, что нужно для еды, выращивается на огороде. Мы все делаем сами. Отец покупает только сахар, соль и чай.

По утрам я готовлю чай для сестер, наливаю немного оливкового масла в тарелку, кладу оливки, грею воду в тазу на углях в печи для хлеба. Зеленый чай стоит в мешке из бежевой ткани в углу кухни, на земле. Я запускаю руку в мешок, беру горсть и насыпаю в чайник, добавляю сахар и иду в сад за кипятком. Таз тяжелый, и мне больно нести его обеими руками. Выгнув спину, чтобы не обжечься, я возвращаюсь в дом и медленно выливаю воду в чайник, на чай и сахар. Сахар стоит дорого. Я знаю, что если просыплю несколько крупинок на пол, меня побьют. Поэтому я все делаю осторожно. Если же я такая неловкая и просыпаю сахар, то мне надо не подмести его, а тщательно собрать и высыпать в чайник. Мои сестры приходят есть, но отец, мать и брат никогда не едят вместе с нами. На запомнившихся мне утренних чаепитиях я вижу сидящих на полу кухни сестер. Я пытаюсь вспомнить, сколько мне тогда было лет, но это трудно. Старшая, Нура, была ли она уже замужем?

Мне не удается расположить мои воспоминания по порядку, в соответствии с моим возрастом, я думаю, что моя память более точна за год или два до свадьбы Нуры. Кажется, мне было тогда лет пятнадцать.

Итак, в доме кроме меня оставались моя сестра Кайнат, которая была старше меня на год и еще не замужем, и моя младшая сестра, имя которой от меня ускользнуло. Я пыталась вспомнить, как ее звали, но мне не удалось. Но, говоря о ней, мне надо как‑то ее называть, поэтому я назову ее Ханан, но пусть она меня простит, если это не настоящее ее имя. Я знаю, что она занималась нашими двумя сестрами по отцу. После того, как отец расстался со своей второй женой Айшей, он привел девочек к нам в дом. Я видела эту женщину и не испытывала к ней ненависти. Что отец взял ее, это было нормально. Он хотел всегда иметь сыновей, но и с Айшей у него этого не получилось, и у нее родились две девочки, опять девочки! Поэтому он бросил ее и привел двух новых сестричек к нам в дом. Это было нормальным. Все было нормальным в этой жизни, в том числе и удары палкой и все остальное. Я и не представляла, что есть что‑то другое. Впрочем, я совсем ничего не представляла. Я думаю, что в моей голове не было ни мечтаний, ни точных мыслей. Никаких игрушек, никаких игр, только подчинение и покорность.

Во всяком случае, эти две девочки теперь жили с нами. Ханан оставалась дома, чтобы за ними присматривать, и в этом я уверена. Их имена, к сожалению, тоже ушли из моей памяти в забытье. Я их звала всегда «младшие сестрички»… В моих первых воспоминаниях им было по пять‑шесть лет, и они еще не работали. Они находились на попечении Ханан, которая крайне редко выходила из дому, лишь в случае необходимости, когда наступал сезон уборки овощей.

В нашей семье дети следовали один за другим примерно через год. Моя мать вышла замуж в четырнадцать лет, мой отец был гораздо старше ее. Она родила много детей. Всего четырнадцать. В живых осталось пятеро. Долгое время я не понимала, что означают эти четырнадцать… Однажды дед, отец моей матери, говорил об этом, когда я подавала им чай. Я услышала фразу: «К счастью, ты вышла замуж рано, ты имела возможность родить четырнадцать детей… и у тебя есть сын, это хорошо!»

Хотя я и не ходила в школу, но умела считать овец. Я могла посчитать на пальцах, что нас было пятеро, вышедших из одного живота нашей матери: Нура, Кайнат, я — Суад, Ассад и Ханан. Где же другие? Моя мать никогда не говорила, что они умерли, но как само собой разумеющееся она говорила: «У меня было четырнадцать детей, из них семеро живых». Предполагая, что она считает с нами двух сестер по отцу, потому что мы никогда не говорили «сестры по отцу», а просто «сестры»… тогда нас действительно было семеро… Но не хватало еще семерых других? А если она не считала младших, тогда не хватало девятерых?

И вот однажды я увидела, почему нас в доме было только семеро, или пятеро…

Я не смогу сказать точно когда, но я еще не «созрела», то есть мне было меньше десяти лет. Старшая Нура была со мной. Я многое забыла, но то, что я видела собственными глазами, ужаснуло меня, хотя я и не осознавала, что это преступление.

Я видела свою мать лежащей на полу на овечьей шкуре. Она рожала, и моя тетя Салима была с ней, сидела рядом на подушке. Я слышала крики и матери, и ребенка, и сразу же моя мать схватила овечью шкуру и стала душить ребенка. Она стояла на коленях, и я видела, как младенец ворочается под шкурой, а потом все кончилось. Я не знаю, что произошло потом, но ребенка больше не было, и всё, и только я цепенела от страха.

Значит, это была девочка, которую моя мать задушила при рождении. Я это увидела впервые, потом второй раз, не уверена, что присутствовала при третьем случае, но знаю о нем. Я слышала, как моя старшая сестра Нура говорила матери: «Если у меня будут девочки, я сделаю, как ты…»

Значит, именно таким образом моя мать избавилась от пяти или шести девочек, родившихся после нас, вернее, после Ханан, последней из оставшихся в живых.

Стало быть, это было вполне допустимо, нормально, и ни перед кем не ставило проблем. Даже передо мной, хотя я и думала по‑другому, когда увидела это впервые, и мне было так страшно.

Эти маленькие девочки, которых убивала моя мать, были отчасти мною самой. Я начала прятаться, чтобы поплакать, каждый раз, когда мой отец убивал барана или курицу, потому что я дрожала за свою жизнь. Смерть животного, как и смерть младенца, такая простая и такая обыкновенная для моих родителей, повергала меня в ужас, я боялась, что исчезну в свою очередь, как и они, так же просто и быстро. Я говорила себе: «Может быть, в один день настанет и моя очередь или моей сестры, ведь они могут убивать, когда хотят. Старшую или младшую, какая разница. Потому что они дали нам жизнь, значит, имеют право и отнять ее».

Пока я жила у моих родителей, в моей деревне, там всегда присутствовал страх смерти. Я боялась подниматься по лестнице, когда отец стоял внизу. Я боялась топора, которым рубили хворост, я боялась колодца, когда ходила за водой. Боялась, когда отец в конюшне поджидал нас, возвращавшихся с овцами. Боялась скрипа двери ночью, боялась быть задушенной бараньей шкурой, которая служила мне постелью.