Яков Арсенов - Тринити

— С чего вы взяли? — спросил старший печатник.

— Голова не так отрихтована, — объяснил свои подозрения Прорехов.

— Ваше дело — платить, — сказал Толкачев.

— Наше дело — разговоры разговаривать и юмор шутить, — сказал Прорехов. — А твое — блюсти печать. Не то — сократим.

— А вы не могли бы как-нибудь оцифровать наше сотрудничество, попросил Толкачев. — Сколько, например, вы будете платить за смену?

— Сто рублей и трудодень, — сказал Артамонов, отвечающий за финансы.

— И все? — удивился Толкачев.

— Плюс на выбор билет МММ или ваучер, — тут же установил надбавку гибкий Артамонов.

— Тогда возьмите ваш ваучер, сверните трубочкой и вставьте себе в жопу, — сказал Толкачев, давая понять, что он себе цену знает. А потом одумался и вернулся к теме: — Ну хорошо, проехали. А сколько я буду иметь за час переработки?

— На час раньше на пенсию, — был тверд и Макарон.

— Понятно, — сказал Толкачев. — А теперь давайте проверим, правильно ли я вложил свой ваучер.

— Я в пенал засунул чирик, — спел на прощание Артамонов.

Толкачев ощутил всю прелесть полной словесной фиксации и надолго замолчал. Можно даже сказать, навсегда замолчал. Но, как и предупреждал, воровал вовсю — уводил часть тиража и куда-то сбывал. Кому — непонятно. Но это устраивало нанимателей.

— Не надо выдумывать дополнительных способов распространения, — мыслил Прорехов.

— Может, он сдает свежие газеты прямо в макулатуру? — выказал догадку Артамонов.

— Это тоже способ, — сказал Макарон. — Оттуда газета попадает в СИЗО, а значит, прочитывается до конца. Ведь читатель там самый благодарный.

«Лишенец» тем временем разрастался. Немецкая версия распространялась в породненном городе Оснабрюк по три марки за экземпляр. В Безансоне «Лишенец» на родном языке читали всего за каких-то пару франков. Процесс пошел. Идею газеты-стигматы со щупальцами в городах-побратимах и дыхальцем в России одобрили итальянцы из Бергамо и шотландцы из Глазго. На горизонте замаячили лиры и фунты. В очередь встали финны. Они оказывали помощь региону в автоматизации управления. В разгар пребывания делегации из Финляндии компания будущих партнеров сидела в «Старом чикене» и вела разговоры о системе сетевого администрирования.

— Мы тоже вводим подобное, — сказал помощник главы города Гладков. — Я даже знаю, где лежит ключ от каморки, в которой уже два года стоит приготовленный для этих целей компьютер.

Переводчика перекособочило, словно с него содрали цедру. В его исполнении высказывание прозвучало мягче: под компьютеры, мол, отведено специальное помещение — и финны понимающе закивали головами. Что поделаешь чухна.

Итогом пребывания делегации стал протокол о совместном выпуске финского варианта «Лишенца». Финны дали переводчика, потому что все местные умудрились закончить школу с уклоном от угорских наречий. Гладков взялся обеспечить переводчика жильем, но забыл. Выпуск «Лишенца» для Скандинавии сорвался.

— Я вас «Ренталл»! — выразился чухонский толмач и уехал к себе на родину переводить на добро другое говно. Что он имел в виду, было непонятно, — восстановить ход его красивых мыслей не удалось.

— И правильно сделал, — сказал ему вдогонку Прорехов на ломаном русском, как будто иностранцу наш язык становится понятней, если он исковеркан.

О том, что до китайского варианта не доходили руки, в городе Инкоу никто не догадывался.

— Вообще регион берется нелегко, — подвел итоги первого года пятилетки Артамонов. — Все пытаются кинуть!

— Дан талант — езжай на Запад, нет — в другую сторону! — пропел Варшавский.

Город жил насильственной жизнью. Притом что он расстраивался, его жизненная емкость не увеличивалась, а, наоборот, уменьшалась. Градообразующее предприятие — вагонный завод, как животное, которое в смутное природное время начинает поедать своих детей, — стало градопожирающим предприятием. Оно обанкротилось, и на содержание его пенсионеров уходил весь бюджет города. Зарплаты выплачивались только через суды. Безработные завода заполнили все улицы и подвалы — им негде стало жить. Вагонное училище не принимало на завод выпускников, и они шли прямиком в организованные группировки за легкой уличной добычей. Очереди на получение квартир замерли, дома для рабочих строиться перестали, а семьи продолжали расти. Сыновья женились тут же на этих двадцати метрах и начинали поднимать руки на отцов и матерей. Пришлось открыть еще одно кладбище, где квадратный метр земли стоил столько же, сколько и на Рублевке. В связи с отсутствием возможности ремонтировать электропоезда их все отменили. Пассажирские вагоны по всей стране ходили исключительно немецкого производства — на свои министерство не давало денег. Коллектив завода всем кагалом еженедельно ходил перекрывать телами железную дорогу с проходящими по ней составами из гэдээровских вагонов. «Страну покрывали туманы, и Енька ушла в партизаны!» И тогда кондуктор Енина Страханкина решила взять под свой контроль все, что могло быть пожрано этим бюджетообразующим в недавнем прошлом предприятием. Несимметричные множественные невриты она решила превратить в симметричные, потому что клинические картины городских улиц и площадей имели ряд сходных мест. Это происходило потому, что городу насаждали чуждую архитектуру, навязывали чудаковатых правителей и принуждали к веселью. Устраивали День города, например, сразу после пожара первой категории в детской больнице.

— Мы будем работать так, чтобы людям по крупице становилось лучше, пообещал глава города Беломырин Сергей Петрович. — Нагрубил начальник ЖКО снять его с очереди на квартиру!

После этого выступления жители больше не видели своего мэра. Градоначальник не переносил прямых контактов с горожанами и всю работу по управлению городом брал на дом. Текучку в мэрии на Советской площади вел его заместитель — клеврет Гладков. Он отмазывал мэра-надомника по всем вопросам — занимался освящением знамен, участвовал в комиссиях, разрезал ленточки, зачитывал тексты соболезнований, пускал по миру корабли, встречал и провожал депутации.

Жизнь в городе шла вразнобой. В ходе приватизации Гладков нечаянно продал одну и ту же недвижимость несколько раз. Истинный покупатель определялся потом разборками с потасовками и перестрелками, в ходе которых Гладков получил несколько газовых пшиков в зад, но выжил.

Город потрясали хронические бюджетные расстройства — объекты не доводились до ума, и вопрос с их завершением из строительного постепенно превращался в философский. Собственно, это был не город, а один сплошной долгострой.