Яков Арсенов - Тринити

— Неужели мы все это окатаем? — приуныла Татьяна, как когда-то в Меловом перед бескрайним картофельным полем. У нее снова потемнело в глазах.

— Н-да, бревен тьма-тьмущая, — согласился Фельдман.

— Мне, мля, так сказать, по первости… — надул бицепсы и трицепсы Мат, — в смысле… еп-тать, поднатужиться.

— По наряд-заданию, здесь покоится десять тысяч кубометров, — сказал Клинцов. — А на самом деле может быть и больше.

— Двести пятьдесят вагонов. По десять шаланд на брата, — быстро подсчитал Нинкин.

— Мы что, решили воплотить в жизнь принцип второй модели хозрасчета в натуральную величину? — спросил Пунктус.

— Может, в таком случае, отказаться? Или взять только часть? — предложил Клинцов. — Это действительно невозможно убрать.

— Глазки — серунки, ручки — гребунки, — высказался Усов какой-то поговоркой.

На берегу виднелись три барака.

— Ваш вон тот, крайний, — сказал катерист Зохер. — Завтра с утра к вам подъедет мастер и все объяснит.

Взревел двигатель, и Зохер был таков.

Барак состоял из двух комнат. По углам прямо на полу валялись матрацы.

— Примерно по полтора тюфяка на человека, — на глаз определил Нинкин потребительскую норму. Он всегда очень ревностно относился к обрамлению ночлегов и обставлял дело так, что ему для покоя уступали лучшее место.

Солнце, как спичками, чиркало по воде длинными лучами и скатывалось вниз. Здешний багровый диск был вдвое больше обычного среднеширотного. Его быстрое падение за горизонт отслеживалось невооруженным глазом. Какая-то минута, — и щеки неба уже натерты бураком заката. Просто сказка.

В бараке не наблюдалось никаких электричеств. В целях освещения внутренностей комнат пришлось развести под окнами костер и поставить отражатель в виде скрюченного теннисного стола из ДСП.

Татьяне по ходатайству Усова выделили два матраца. Остальные слежавшиеся и утрамбованные подстилки разделили по-честному. Пунктус, как подушку и перину, взбил обе половинки задницы Нинкина и уложил на все это свою уставшую голову и все остальное тело. Татьяна плюхнулась рядом. Усов отполз от нее в сторону, чтобы она, не дай бог, не приспала его как ребенка.

Раскаленная тайга остыла быстро, и у Нинкина под утро сработал инстинкт самосохранения. Нарушив равновесность отношений, он сделал прошивку температурного поля — выбрал местечко потеплее и стянул с Пунтуса матрац, набросив его себе на ноги. Проснувшись от дрожи, Пунктус возвысился до лиризма, проклиная друга, чем навлек много интересных слов со стороны остальных «дикарей». Вороны корчились в гнездах от исконно народных выражений, которых, как виновник ложной побудки, удостоился Пунктус. Потому что сон человеческий на свежем воздухе тягуч и сладок и не взирает ни на какие рассветы.

Вместе со всеми на водомете приплыл кот. По дороге Зохер рассказал массу историй об этом звере. Кота звали Пидор. Он был старожилом в таежных местах. Его знали все местные сплавщики. Вместе с ними кот исходил вдоль и поперек берега не только Выми. Однажды он заплыл на бревне в Вычегду, откуда добирался назад полгода. В детстве Пидора кто-то перепутал с бульдогом и оттяпал хвост и уши, что обеспечило ему адскую внешность. Кота никто никогда не кормил. Он сам добывал себе пропитание. На плавучем бревне Пидор держался не хуже Мазаевых зайцев и был изощрен в методах ловли кеты и семги. Будучи экстремалом по зрачку, кот без всякой мухобойки бил мышей, и в том числе ондатр, просто как мух. В человеческих компаниях этот чудовищный котяра держался подчеркнуто независимо, ни с кем не заводил дружб и в соответствии с литературой гулял сам по себе.

Утром Пидор стал выбираться из барака и завалил груду казенных мисок. Посуда загремела. Густой звук пометался по бараку и, собравшись в комок, выскочил в тайгу.

— Подъем! — скомандовал Рудик и ударил крюком о крюк. — Пора на работу!

За время сна все стали донорами. Даже пуленепробиваемый Мат. Налившиеся кровью комары образовывали на стенах и потолке барака сплошной хитиновый покров. Сытые твари вели себя спокойно, а вот оставшиеся голодными экземпляры звенели так громко, что им в резонанс изредка заходились оконные стекла.

Начали обживать кухню. Татьяна честно призналась, что одной ей с поварским хозяйством не справиться. К ней в помощники навязался Мат, заикнувшись, что запросто готовит на скорую руку некоторые блюда. При этом он густо-густо покраснел. Как известно, Мат делился всего на две части желудок и все остальное. Завтрак, как и полагалось, он всегда съедал сам, обедом никогда не делился с товарищем и, словно специально для того, чтобы некому было отдавать ужин, не заводил себе врагов. Нельзя сказать, что Мат жил кому-то в ущерб, но любые горы он мог сдвинуть, только плотно покушав. Когда заговаривали о еде, у него начиналось воспаление жопоглотки и мерцание желудка.

Кроме Татьяны, из особей женского пола вокруг имелись только вороны, так что от большой любви Мат вроде бы был застрахован, но он все-таки умудрился высыпать в блюдо, название которому натощак придумать можно было не сразу, весь запас пряностей, в которых доминировал перец. От остроты у «дикарей», как у пагод, стремились завернуться кверху ногти и кепки.

Кушаньем все остались довольны. Мат, с трудом удерживаясь от чоха, героически доедал солидные остатки своего первого таежного творения. Его стали прочить в великие кормчие — кормить всех, то бишь на кухню.

После чая работнички беспорядочно улеглись на полу в ожидании мастера.

Многие снова уснули.

Совершив утренний моцион, в барак вернулся Пидор. Мат предложил ему перекусить, но рыжий фрагмент с вызовом прошелся мимо миски и улегся на рюкзаках. Мнение о блюде осталось субъективным.

Мастер приплыл на моторной лодке. Он выдал работникам постельное белье и показал, как пользоваться рабочим инструментом.

— Багром делают зацепление вот таким вот образом, — ткнул он в лежащую рядом гнилушку, — а крюк вонзают в тело ствола вот так, — крутанул он рифленой железякой высохший пень.

— Понятно, — кивнули «дикари».

— Адрес запомнить легко, — продолжил мастер окончательное введение в курс дела. — Учреждение АН-243, дробь 8, запань Пяткое. Письма буду отсылать я. Привозить ответы — тоже, — сказал он на прощание и отбыл на противоположный берег, где неподалеку виднелась деревня Шошки.

Бросились примерять спецодежду. Первый просчет не замедлил обнаружиться — вчера на складе в спешке хватали все подряд, и некоторым спецовка пришлась не впору.

Пунктус и Нинкин сидели в холщовой жесткой форме, как в чужом огороде. Усов вставил ремень в две петли своих брезентовых брюк и затянул на животе. Взрыв хохота смыл со штабелей свору ондатр, потому что брюки спокойно стояли сами — настолько они были тверды и велики, — а Усов, легко удерживаемый помочами, висел в этой суровой робе, как в колодце. Было спорным — касались земли его ноги или нет.