Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. Проза

А мыслей в связи с этим новым, чего я совсем не знал и даже не подозревал, очень много. Вероятно, в отличие от Епифана, не могу писать о том, что знаю, слишком уж много навалилось, нужно или не знать, или знать так, чтобы это стало обыденным, само собой разумеющимся, а это трудно. Я и английскую речь имитирую оттого, что не знаю языка, а французскую, например, не могу. Вот! Это меня удручает. Впрочем, все равно попробую, может, что и получится – займем у альпинистов, у них куча дурацких, но лирических песен, переработаю и спою. Еще одна интересная штука: здесь много немцев, которые воевали здесь же в дивизии «Эдельвейс». Не могут, тянет сюда, ездят каждый год, делают восхождения на Эльбрус с нашими инструкторами, с которыми, может быть, воевали. Интересно?! Съемки начнем с меня, дня через три. Пока еще не оборудовали лагерь. На съемочную площадку будем подыматься на вертолете, а завтра идем на ледник с ночевкой – привыкать! Все! Больше про себя не буду. Приеду, расскажу много.

Люсик! Лапа! Солнышко! Ты мне обязательно напиши. Хоть здесь и интересно, но я по тебе скучаю очень, а по детишкам – аж прямо жуть. Как они там, что ты делаешь, как твои съемки? Мне, может быть, удастся выбраться в середине августа, а может, нет. Постараюсь! Здесь, в смысле отдыха, неплохо. Так что приятное – с полезным. А приятное – впереди, если все будет нормально и мне выхлопочут ставку, получу я много средств для приобретения автомобиля «Москвич» или «Фиат», а если ставку не дадут, то для приобретения «Запорожца» или мотоцикла. Здесь, лапа, будут платить 30 % высокогорных. Стало быть, мы как на переднем крае или в Сибири.

Скоро напишу еще. А вот комедийная песня, вернее заготовка:

Это я буду петь Лужиной, к которой буду приставать (по фильму, конечно). А так я тебя очень люблю и дурных мыслей не имею. Все.

Целую тебя, жду ответа, целуй детей и опиши про все.

Володя.

Дорогая моя Люсечка! Получил сегодня сразу 2 твоих письма. Одно короткое и приличное, а другое длинное и, вначале, тоже пристойное и даже с юмором, а во второй своей части, в той, что на обрывке, – просто поток желчи и сарказма, а также масса несправедливых упреков, обвинений и напоминаний! Ты зачем это, а? Лапа?

Почему ты решила, что я собираюсь опаздывать на сбор труппы, подводить Любимова и т. д.? А потом – ехидство твое, относительно моего накопительства, похоже на Аллу Борисовну. Если бы я мог прислать средства сразу, то тебе не пришлось ‹бы› 2 раза напоминать. Но здесь ни у кого ничего пока нет, потому что только что приехал директор, а кормят здесь бесплатно, в счет суточных. Договор я пока не подписал, жду ставку. И т. д. и т. п. Ну, это неинтересно. Деньги я передал, ты их, наверное, получила. Если мало – прости, больше нет, но скоро, наверное, все встанет на место.

Ладно! Хорошо, что поговорили с тобой по телефону, а то бы я совсем расстроился. Мама прислала мне письмо, впервые за все время, за всю жизнь, не поучительное, а описательное, и там описала, что дети будто совсем не поправились. Почему? И почему Никитка ничего не говорит? Они, наверное, совсем с ним не разговаривают. Он, наверное, тихий, спокойный, никого не трогает, поэтому ему меньше внимания, чем гадким, крикливым и капризным детям. А почему, лапа, ты их так рано забираешь? И где ты собираешься с ними быть? Ведь, наверное, – в Черемушках, потому – на Беговой ведь Валя? А здесь сроки сроками, а я – сам собой. Основные сцены можно отснять дня за 3–4, а потом нужно будет очень немного летать. Это я привык! Конечно, безделье осто… (дальше, как ты в Ленинграде), но нет худа без добра. Глядишь, впервые за несколько лет отдохну без работы, без водки.

Я по тебе скучаю и никогда бы в жизни, даже под настроение, не мог бы написать тебе такую грубую приписку. Пишу и думаю, куда тебе посылать письмо – в Вильнюс или еще куда. Подожду телеграммы из Вильнюса.

Сейчас лягу спать, а потом встану и продолжу. Письмо получится длиною в несколько дней. Целую.

Володя.

Сегодня, наконец, выяснилось, что завтра, кажется, может быть, будет освоение и даже, навряд ли, конечно, но кто его знает, чем черт не шутит, съемка. В связи с этим начали лихорадочно решать, во что меня одеть. В который раз уже наклеили бороду, повосхищались, как она мне идет, надели какие-то штаны эллассттиччные и пока что ничего не решили – там видно будет. Там – это наверху, на леднике ШХЕЛЬДА. Здесь вообще очень звучные и трудные названия, например: «Дангу-Зорун», что значит «Свиное рыло»; «Эльбрус», что значит «Грудь девушки»; «Ушба», что ничего не значит; и, наконец, «Каш-Катаж», что значит «Черт-те что». Кто знает больше этих названий, тот молодец. Мы будем снимать на так называемом «Приюте немцев», который после борьбы с космополитизмом (тогда он назывался «Приют грузинов») снова вернул свое первоначальное. Ничего там не изменилось, как был ледник, так и есть ледник. Так вот, мы будем там. «Приют» – это вовсе не оттого, что там действительно приют, какие бывают для сирот и престарелых, а просто однажды при восхождении на очередную вершину, там ночевали немцы, а потом – грузины, а потом – все, и даже евреи, потому что среди альпинистов есть и таковые. Есть еще приют одиннадцати, это на середине Эльбруса. Кстати, он очень красивый. Его отовсюду видно. Но туда можно залезть даже с закрытыми глазами. Недавно туда залезли сразу 1200 человек, в честь какой-то годовщины Кабардино-Балкарии. Правда, там высоко, 5600 м, и холодно, и еще там какие-то газы, от которых падают, но там ровно – снег и лед – и полого. Местный начальник, директор ущелья Боксан, Залиханов Хусейн Чоккаевич, обещал, что туда поедут мотоциклисты, а потом и велосипедисты. Все, что я тебе написал, очень веселит альпинистов. Но, где будем мы, там не смешно. Очень красиво, но небезопасно: камнепады, трещины во льду и другие бяки. Правда, мне ничего не грозит. Я играю радиста и сижу на одном месте, и пою песни. Летал туда на вертолете. На нем очень здорово – все видно, горы кажутся мирными бугорками, и очень интересно то, что совсем исчезает масштаб. Кажется – рядом, метров 5, ‹так› что можно зацепить лопастью, а это полкилометра. Письмо опять литературное, но я жду Вильнюсского адреса и все равно еще буду продолжать писать. Приехали американцы – 35 штук. Все, кто сюда попадает, окабардиниваются, мы их называем кабардино-американцы. Сегодня пришли из похода кабардино-поляки, они сильно пшекают. А правда, хорошая национальность «кабардино-китайцы» или «кабардино-негры»? Их, правда, здесь нет. Гор для них жалко. Сейчас я прерываюсь. Пойду дышать.